Читать книгу - "Дзержинский. От "Астронома" до "Железного Феликса" - Илья Ратьковский"

Предчувствие ареста не обмануло. 23 января (4 февраля) 1900 г. на улице Каликста, в доме № 7 в воскресное утро во время собрания начального рабочего кружка на квартире сапожника Грациана Малясевича (революционная кличка Верблюд) произошел второй арест Дзержинского. Возможно, арест был связан с провокационной деятельностью одного из рядовых членов ППС^[330]. Вместе с Дзержинским были арестованы и все участники собрания. В этот же день, в ночь с 23 на 24 января (с 4 на 5 февраля), на квартире родителей, последовал арест и Антека Росола^[331].

Феликс Дзержинский был заключен в X павильон Варшавской цитадели. Однако арест не сломил его. В мартовском письме сестре Альдоне он пишет: «Я чувствую себя довольно хорошо… Жизнь выработала во мне, можно так сказать, фаталистические чувства. После свершившегося факта я не вздыхаю и не заламываю рук. Отчаяние мне чуждо. … Я жил недолго, но жил…»^[332].

Между тем, во время тюремного заключения Дзержинского, в августе 1900 г. в польском городе Отвоцке удалось созвать II съезд СДКП, которая отныне стала называться Социал-демократией Королевства Польского и Литвы (СДКПиЛ). Наметив задачи борьбы (свержение самодержавия, завоевание конституции и демократических свобод, предоставление автономии и самоуправления народам России с перспективой создания их федерации), съезд выдвинул лозунг сближения с РСДРП для объединения сил. В определенной степени, это была заслуга и Дзержинского.

В апреле 1901 г. Дзержинского переводят в Седлецкую тюрьму^[333]. В ее тюремной камере № 17 он находился до конца года. Здесь Дзержинский заболел туберкулезом. Скорее всего, это было результатом того, что в тюрьме он ухаживал за тяжело больным туберкулезом своим товарищем и другом Антоном Росолом, на руках вынося его ежедневно в течение месяца по 40 минут на прогулку и нося его в течение этого времени на своей спине^[334]. Впоследствии Феликс Дзержинский напишет статью памяти своего умершего друга Антона Росола^[335].

Возможно, результатом этих ежедневных прогулок стали у Феликса Дзержинского и дальнейшие проблемы с сердцем. Физически заключение очень отразилось на облике Дзержинского. В июле 1901 г. он писал сестре Альдоне из Седлецкой тюрьмы: «Ты хочешь знать, как я выгляжу. Постараюсь описать тебе как можно точнее: я так возмужал, что многие дают мне 26 лет, хотя у меня нет ни усов, ни бороды; выражение моего лица теперь обычно довольно угрюмое и проясняется лишь во время разговора, но когда я увлекаюсь и начинаю слишком горячо отстаивать свои взгляды, то выражение моих глаз становится таким страшным для моих противников, что некоторые не могут смотреть мне в лицо; черты моего лица огрубели, так что теперь я скорее похож на рабочего, чем на недавнего гимназиста, вообще я подурнел, на лбу у меня уже три глубокие морщины, хожу я, как и раньше, согнувшись, губы часто крепко сжаты, и к тому же я сильно изнервничался…»^[336].

Позднее, 8 октября 1901 г., он писал ей: «Здоровье мое так себе — легкие действительно начинают меня немного беспокоить. Настроение переменчиво: одиночество в тюремной камере наложило на меня свой отпечаток. Но силы духа у меня хватит еще на тысячу лет, а то и больше…». Возможно, на здоровье и настроении сказывалось тюремное питание. В этом же письме он писал: «Кормят так, чтобы не умереть с голода, на 7 Ѕ копеек в день, зато воды сколько угодно и даром — в деревянных бочонках»^[337]. Так или иначе, в начале ноября он успокаивающе сообщал в письме к Альдоне: «Что касается моих легких, то не так уж с ними плохо, как вы думаете. Я даже не кашляю, а что я чувствую тяжесть в груди, то ведь трудно, сидя в тюрьме почти два года, быть совершенно здоровым»^[338].

В этот же период о находившемся в заключении Феликсе Дзержинском узнала его бывшая возлюбленная Маргарита Николаева. Пытаясь вновь напомнить о себе, она прислала ему в тюрьму телеграмму, в которой спрашивала о возможности организации свидания в тюрьме. В конце августа — начале сентября 1901 г. Дзержинский ответил на эту телеграмму следующим письмом:

«Дорогая Маргарита Федоровна!

Совсем неожиданно получил я Вашу телеграмму здесь в Седлецкой тюрьме. И, право, она меня встревожила, так как свиданий мы никаких получить не можем и не должны даже просить, так как это сопряжено теперь с особенными условиями, о которых я Вас впоследствии уведомлю. И мне теперь писать трудно больше, я ожидаю Ваше письмо, и тогда подобно о себе отвечу Вам. Но о прошлом я хочу забыть — теперь моя жизнь сложилась так, что я буду или вечный бродяга, или же буду прозябать где-нибудь в Жиганске или Колымске… Теперь я уже 19 месяцев в тюрьме и чувствую себя не особенно прекрасно, но все-таки лучше, чем в Кае. Я отчасти ненавижу свою первую ссылку. Не обижайтесь на меня за такое письмо, но не могу писать.

Ф. Дзержинский.

P.S. Отвечу Вам подробно, как получу Ваше письмо»^[339].

Очевидно, что Дзержинский уже не связывал своей будущей жизни с Маргаритой Николаевой. На это у него было несколько причин, в т. ч. и личная. В этот период его чувства были связаны с другой женщиной. В уже упомянутом письме от 8 октября он писал сестре Альдоне: «Вероятно, вскоре ко мне придет на свидание моя знакомая из Вильно. Как видишь, живу, и люди не забывают обо мне, а поверь, что сидеть в тюрьме, имея золотые горы, но не имея любящих тебя людей, во сто крат хуже, чем сидеть без гроша, но знать, что там, на свободе, о тебе думают…»^[340]. Девушкой из Вильно была Юлия Гольдман, знакомая с Дзержинским еще с юношеских лет. Свидание с Дзержинским она получила, выдав себя за его двоюродную сестру.