Читать книгу - "Ковчег детей, или Невероятная одиссея - Владимир Липовецкий"

Воспитателями оставались уже знакомые нам супруги Симоновы — Георгий Иванович и Елизавета Аристидовна.

Но больше всего дети были привязаны к медицинской сестре Капитолине Алексеевне Зарубинкой.

…В назначенный день мальчиков и девочек вместе с их скарбом посадили на телеги. На каждой из них, устланной тонким слоем соломы, сидели по восемь человек. Сидели, свесив ноги, опершись спинами на сундучки и корзины.

Неудобства переезда действовали угнетающе. Слышавшиеся вначале смех и веселый говор смолкли.

Тряска, жара и дорожная пыль вынуждали ребят то и дело соскакивать с телег и идти рядом, обочиной дороги. Младшие хныкали.

— Потерпите… Ну еще немного потерпите, — приговаривала медсестра, одной рукой гладя малыша по головке, а другой — протягивая кружку с холодным компотом.

Для старших у Симонова были свои уговоры.

— В места мы едем хлебные, — говорил он, широко улыбаясь. — Это самые богатые места на Урале. Мужики здесь зажиточные. Так что есть будем вволю.

— Вашими бы устами да мед пить, — отозвалась Надежда Гавриловна. — Разве не слышали пословицу: «Мужик богатый, да бык рогатый».

— Бог милостив, — не нашелся чем другим ответить Георгий Иванович.

Проселочной дороге, казалось, не будет конца. Только к середине дня им встретилась харчевня. Возле нее решили сделать привал.

Дети довольствовались сухим пайком и чаем, принесенным в кастрюлях. Вокруг толпились удивленные крестьяне. Тараща глаза, они спрашивали возниц:

— Что за мамаева орда?

Но те только молча разводили руками.

До станицы Уйской добрались только в сумерки. Под жилье выделили поповский дом. Места было мало, и спать пришлось на нарах, укрывшись чем попало. Вечером в поповском доме из-за отсутствия свечей и керосина не светилось ни одно окно. Но и днем каждая комната напоминала темную келью.

Не оправдались надежды и обещания Симонова.

Вскоре воспитателям стало ясно, что выбор казачьей станицы, лежащей в ста километрах от железной дороги, оказался неудачным. Казаки не хотели помогать детям Красного Петрограда. Благотворительных организаций в сельской местности и подавно не было. Так что началось уже знакомое — дети стали ходить по станичным домам, выпрашивая милостыню.

Но подавали неохотно и мало, иной раз выпроваживая ребенка грубым словом. Даже отказывались продать молоко больным детям.

Но нужнее всего была мука.

Посланная на мельницу медсестра вернулась ни с чем.

— Требуют денег, в долг не дают, — оправдывалась она перед заведующей.

— Пойдемте вместе.

— Пустое дело, Надежда Гавриловна. У этого мельника зимой и снега не выпросишь.

— Ничего, я знаю, чем его заинтересовать.

— Лука Ермилович, дети ведь голодные, — постаралась усовестить хозяина мельницы Секачева-Минкер. — Войдите в наше положение.

— Не взывайте к моей совести. Вы у меня не в первый раз. Я уже давал в долг. А где обещанные деньги? Где ваша гарантия?

— Вот моя гарантия, — ответила Надежда Гавриловна, снимая с руки золотой браслет.

Взятой муки хватило ненадолго. И вновь заведующая пошла к мельнику, на этот раз отдав золотые часы.

— Как же вы без часов будете? — сказал он, несколько смутившись.

— А как дети будут без еды?

В станице вспыхнула эпидемия скарлатины и кори. Как ни берегли детей, но болезнь не обошла и колонистов. Они были очень ослаблены недоеданием.

Среди детей, заболевших скарлатиной, самым тяжелым оказался Коля Корнеев. Мальчику становилось все хуже. У медицинской сестры опустились руки. Ее знаний и опыта уже недоставало. Она отправилась в станичную больницу, хотя и слышала, что врач, практикующий там, человек недобрый.

Так все и получилось.

— А деньги есть у вас, чтобы оплатить визит? — спросил он, склонившись над рукомойником и даже не повернув головы.

Зарубицкая задохнулась от возмущения и не нашлась чем ответить. Слезы брызнули из глаз, и она выбежала из больницы.

Все, происшедшее только что, так напомнило разговор с мельником. Но тот — хозяин, купец, имеющий дело с зерном и не стесняющийся получать из рук женщины принадлежащий ей браслет. Если мельник и давал кому клятву, то золотому тельцу. А ведь врач, который произнес эти холодные слова, давал клятву Гиппократа.

Хотелось вернуться и выговориться, сказать все, что она о нем думает. Но Зарубицкая сдержала себя, зная: не поможет она этим Коле Корнееву.

Прибежав на другой конец станицы и найдя Надежду Гавриловну, медсестра ей все рассказала.

Лицо Секачевой-Минкер потемнело, как туча, а в глазах сверкнула молния. Она тотчас направилась к больнице, и хорошо, что врач ей не встретился в начале пути.

По мере того как Надежда Гавриловна шла, звучавшие в ней слова готовы были вырваться раскатами грома. Но прежде чем подняться на больничное крыльцо, она сделала глубокий вздох. А открыв дверь, вспомнила, что она как-никак многоопытная преподавательница лучшей петроградской гимназии.

— Кто вы? Чем могу быть полезен? — спросил он так же холодно, на этот раз держа в руке чашку кофе.

— В пятистах метрах от вас умирает десятилетний мальчик. Я не стану взывать ни к совести вашей, ни к вашей жалости. Не стану напоминать и о профессиональном долге. Скажу лишь одно. Если вы сейчас же не поднимитесь, не пойдете со мной и не предпочтете своему спокойствию и чашке кофе жизнь ребенка, то я сегодня же, используя все мои связи и знакомства, свяжусь с газетами Екатеринбурга, Челябинска, Омска и даже Москвы и Петрограда. От вас с одинаковым омерзением отвернутся и красные, и белые. Я уже не говорю о ваших многочисленных коллегах.

Последние слова врач слушал, вытянувшись по стойке «смирно». Видимо, сказались годы службы в армии. Кроме того, эта маленькая женщина, ее необыкновенная сила внушили ему не только почтение, но и страх.

Увы, помощь пришла поздно. Осмотрев больного, врач сказал, что у него сильная интоксикация сердца, он слишком слаб, и с таким серьезным заболеванием мальчику не справиться.

Коля Корнеев умер на руках у Капитолины Алексеевны Зарубицкой. Она его перенесла в чулан, а детям, лежавшим в лазарете, сказала, что Коля отправлен в больницу.

Какой-то сердобольный старичок плотник в ту же ночь сколотил гробик. Симонов вместе с Зарубицкой его вынесли. Вынесли тихо, тайком. Не дай Бог, чтоб кто-нибудь из детей увидел и услышал.

Подъехали к церкви. Георгий Иванович Симонов остановился у церковной двери. Опустил руки. Стоял молча, сутулясь, никак не решаясь постучать.

Вышел сонный сторож. Оглушающе заскрипели ржавые петли.

Сторож подал Зарубицкой тонкую трехкопеечную свечу, и она держала ее, пока мужчины несли гроб в темный угол церкви, где стояла широкая скамейка.