Читать книгу - "Дворец грез - Паулина Гейдж"

Утром я сказала Дисенк, что прекрасный ночной сон развеял мои страхи и я уже не хочу видеть Мастера. Со мной действительно не происходило ничего дурного, наоборот, обо мне заботились очень усердно. Кроме того, зрелище пьяной царевны смутило меня. Похоже, Гуи имеет связи в очень высоких кругах. Если я буду вести себя как подобает, если приложу все усилия и постараюсь быть послушной, то однажды меня, может быть, пригласят прислуживать на домашних празднествах. Может быть, мне даже будет позволено встречать знатных гостей Мастера. Конечно, на это едва ли стоит надеяться. Я начинала осознавать, какая пропасть лежит между феллахами и знатью. Пока у меня не было настоящей причины жаловаться, я решила спрятать поглубже свои смутные тревоги. Однако бдительности не теряла, держала ушки на макушке. Разумеется, я была не настолько наивна, чтобы не понимать, что подобное внимание обычно не расточается младшим слугам, но решила, что пока буду наслаждаться им. Буду играть в эту игру, пока Мастер не изменит правила.

Мои дни теперь проходили по жесткому распорядку. На рассвете Небнефер приходил за мной, и мы вместе шли через спящий дом к бассейну, в этот час его поверхность всегда была спокойной и ровной. Я плавала туда и обратно, а Небнефер ходил по краю бассейна, выкрикивал команды и давал указания, и так до тех пор, пока розовые лучи Ра не становились ярче и горячее.

Постепенно я начала торопить время, чтобы дождаться момента, когда он оставит меня у двери ванной комнаты, где Дисенк будет нежить меня в душистой воде, а уверенные руки массажиста будут ублажать ароматными маслами, расслабляя утомленные мышцы. В комнате меня уже дожидалась еда, вкусная, как нектар богов. После трапезы Дисенк красила мне лицо и одевала меня, постоянно рассказывая о модах, о хороших манерах, о том, как нужно подбирать драгоценности и надевать парики, как грациозно садиться в носилки и сходить с них, как обращаться к жрецам и знати с подобающим почтением. Я молча слушала, пытаясь не спрашивать себя, какое отношение ко мне может иметь все это празднословие, если я не буду достаточно удачлива, чтобы поймать взгляд одного из молодых аристократов.

Закончив туалет, я отправлялась к Кахе; иногда мы занимались в саду, но чаще в его тесном кабинете, который на самом деле являлся передней во владениях главного писца. Утром я читала свитки, выбранные им для меня, читала я с каждым разом все быстрее и понимала все лучше. Свитки обычно содержали старые притчи, что заканчивались какими-нибудь нравственными наставлениями — вроде тех сказок, что все матери рассказывают своим детям, — или были связаны с моими послеполуденными уроками истории. Но время от времени встречались и отчеты по ведению дома, заказы на полотно или вино, на амулеты и другие драгоценные штучки.

После полуденной трапезы, которую я совершала у себя в комнате, мы менялись местами. Я сидела за столом и усердно писала под его диктовку. Рука моя совершенствовалась медленно. Под его терпеливым руководством у меня начал вырабатываться собственный почерк, и постепенно я начала доверять Кахе и восхищаться им. Он часто поддразнивал меня, всячески критикуя плоды моего усердного труда; хвалил он меня редко, так что я научилась высоко ценить похвалу и была готова прилежно трудиться ради нескольких бесцеремонных слов. Каха постоянно обзывал меня «маленькая царевна либу». Он был юн, энергичен и полон веселья. Думаю, он в некотором смысле заменил мне моего дорогого Паари. Возможно, поэтому я никогда не чувствовала физического влечения к нему, несмотря на все его положительные качества. Он был мне как старший брат, которого я еще и побаивалась, чувствуя, что его мнение обо мне имеет большой вес в глазах его хозяина Ани, а значит, и в глазах Гуи.

Когда пальцы уже сводило судорогой и я начинала чаще обычного размазывать чернила по щеке и подолу платья, мы устраивали перерыв, делясь пивом и лепешками. Потом нас ждал урок истории. Учитель из него был забавный. Каждый день он зачитывал, как стих, список царей, а мне предлагалось выбрать из них одного, чье имя меня заинтересовало. Когда я выбирала, он принимался рассказывать о жизни Осириса такого-то, о его личности, успехах, его войнах и любовных похождениях. Раз в неделю он проверял мои знания устно и на папирусе. В случае успешного ответа он вручал мне глиняного скарабея, каждый раз другого цвета. Я хранила их в шкатулке, привезенной из Асвата, и моя коллекция все увеличивалась.

Долгими теплыми вечерами, после официального окончания трапезы, во время которой Дисенк заставляла меня вести себя как на званом ужине, мы с ней прогуливались по саду или лежали, развалясь, у пруда с лотосами. После захода солнца мы возвращались в комнату, где она играла для меня на лютне и пела или понемногу учила меня танцевать.

Долгие недели, к тому времени как она гасила лампы и желала мне спокойной ночи, я чувствовала себя очень усталой. Но постепенно, по мере того как я усваивала уроки и привыкала к размеренному распорядку, ко мне стала возвращаться неугомонность, и часто, после того как она, укрыв меня, уходила с чувством исполненного долга, я спрыгивала с кушетки. Я поднимала плетеную занавеску и становилась на колени перед окном, глядя через темный двор на беспокойные кроны деревьев. До меня доносился шум города, но очень смутно, его звуки сливались, превращаясь в монотонный гул. Иногда мимо проходило судно, я не видела его, только слышала выкрики капитана и плеск весел. Однажды мимо проплывала ладья, она была освещена так ярко, что дрожащие отсветы ее фонарей пробивались сквозь деревья. Оттуда доносились громкий смех и гомон множества голосов, визги притворного ужаса и неистовое биение множества барабанов. Когда веселая какофония звуков постепенно затихла и на реке вновь стало тихо, мне припомнились пьяная царевна и генерал в красной юбке. Может, они тоже были на борту? Удалось ли царевне завлечь генерала к себе в постель, или ее вожделение было мимолетным, связанным с чрезмерными возлияниями? Я никогда об этом не узнаю. Я была всего лишь насекомым, увязшим в смоле, обломком корабля, прибитым к берегу в укромном уголке озера Резиденции, в то время как течение стремительным потоком неслось дальше, к Великой Зелени, без меня.