Читать книгу - "Павел Дыбенко. Пуля в затылок в конце коридора - Владимир Шигин"

Тучи над Дыбенко стремительно сгущались. Впервые его имя, вместе с именем маршала Егорова, появилось в показаниях наркома финансов СССР Г.Ф. Гринько от 22 мая 1937 года и комбрига А.И. Сатина от 2 июля того же года. Затем пошли и другие — показания командармов Н.Д. Каширина, И.П. Белова, комкора Н.В. Куйбышева. Подлили масла в огонь заместитель наркома по кадрам Е. Щаденко и главный финансист РККА А. Хрулев. Они в декабре 1937 года написали на имя Ворошилова докладные записки, о том, что Егоров в беседе с ними за ужином, высказывал недовольство недооценкой его личности в период Гражданской войны и незаслуженным, по его мнению, возвеличением роли Ворошилова и Сталина. Упомянули они в доносе и Буденного с Дыбенко, как единомышленников Егорова. В другой обстановке подобный сигнал можно было бы оставить без внимания или же, наоборот, сделать его предметом широкой дискуссии в печати. В 1937 году такие варианты уже не проходили, и сигналам Щаденко и Хрулева был дан ход. Несмотря на большое по объему письмо Щаденко я полагаю, что его нужно привести полностью, т. к. оно лучше всего демонстрирует взаимоотношения тогдашней советской военной элиты и поведение военачальников в своем кругу. Для нас это письмо интересно именно тем, что в нем упомянут и П.Е. Дыбенко.

"Народному Комиссару Обороны СССР Маршалу Советского Союза тов. Ворошилову Заявление. Считаю своим долгом партийца доложить следующее: 30 ноября 1937 г. я вместе с тов. Хрулевым А.В. около 14 часов дня отправился в санаторию "Барвиха", где лежит больная его жена. Цель загородной поездки отдых на воздухе и возможность пообедать затем в "Соснах". Часов около 15 или 16 туда же в "Барвиху" приехал Ваш заместитель маршал Егоров Александр Ильич навестить свою жену Галину Антоновну, находящуюся на излечении. Часов около 18 мы с Хрулевым собрались уезжать, т. к. больным нужно было идти на обед, да и нам время было ехать в "Сосны", чтобы не прозевать обеда. Когда мы эту мысль высказали вслух, то А.И. Егоров заявил, что подождите немного и поедем вместе ко мне обедать. Через часа полтора, т. е. в 7 ч. 30 мин., мы были на даче маршала, и в 20 часов нас пригласили на обед. За столом были нам незнакомые две пожилых, две средних лет женщины и девочка лет 15-ти. Обед длился не более часа, сопровождаясь незначительной выпивкой и оживленным разговором на разные отвлеченные темы.

После обеда нас маршал Егоров пригласил в биллиардную, где мы, балагуря, смеясь и остроумничая, проиграли втроем до 24.00, когда были приглашены маршалом к столу. Дамы играли за этим же столом в карты, а мы втроем стали ужинать. На столе была одна бутылка красного вина и ситро. Я пил ситро, маршал с т. Хрулевым вино. Мало-помалу разговор, перепрыгивая с одной темы на другую, наконец, был твердо направлен маршалом в русло исторических событий гражданской войны и предвоенного периода лета и осени 1917 г. Маршал, говоря о своей персоне, явно старался придать ей особо важное значение в исторических событиях. Говоря о событиях в Киеве осени 1917 г., он в возмущенно-презрительном тоне отзывался не только о Гамарнике, который был в то время в Киеве, но и обо всей киевской большевистской организации, вопрошая, где были тогда эти Горкомы и Губкомы, когда меня полковника вся многотысячная масса солдат и граждане Киева несли на руках по Крещатику до самого вокзала. Где были тогда Гамарники с Губкомом и Горкомом, когда на митингах выступая меньшевик требовал моей и Крыленко казни? Они все попрятались, Крыленко скрылся и был где-то в Чернобыльском округе арестован, а я, левый эсер, оставшись лицо к лицу с многотысячной массой, добился ее расположения к себе и к власти Советов, и она меня (масса) несла по всему городу на руках. Это противопоставление себя Губкому и Горкому, это яканье и самолюбование невольно по своей театральности напоминало "торжественный въезд" Корнилова в Москву на Совещание. Возбуждаясь с каждым стаканом вина все больше, и рисуя последующие картины триумфальных его побед над массой, которой он всегда говорил речи в стиле приказов, маршал перешел к событиям под Царицыном и на Южном фронте, продолжая в том же возбужденном тоне рисовать картины необычайной смелости мысли и действия. Дальше, почти крича, стал уже возмущенно доказывать, что после гражданской войны, после столь блестящих побед на Южном фронте по разгрому Деникина, по созданию 1-й Конной армии (которую он, по существу, создал еще под Царицыном), по разгрому белополяков, по тем действиям, которыми могут и должны гордиться вся страна и партия, а между тем его Фрунзе в свое время сплавил в Китай, отнесся к нему весьма и весьма несправедливо, отдали его в Китае в подчинение Карахана, а когда он благодаря своей настойчивости перед ЦК вырвался из Китая, то ничего не нашли лучшего, как использовать его, Егорова, на промышленности. Я это считал и считаю, подчеркивающе заявил маршал, было величайшим издевательством над собой со стороны Фрунзе.

Переходя затем к последующему периоду и вспоминая ряд незаслуженных обид, нанесенных ему Фрунзе, он в возмущенном и непочтительном тоне отзывался о Фрунзе, противопоставляя его действия на других фронтах гражданской войны с действиями Фрунзе, и они рисовались как малозначащие, посредственные и не главные, не решающие. Из этого всего можно было вынести совершенно определенное заключение, что Фрунзе зря был раздут в государственную величину, а Егоров умышленно отодвигался на задний план, затирался и всячески третировался.

В исторических работах, статьях, изобразительном искусстве всегда, везде и всюду умышленно нарочито замалчивалось, затиралось имя Егорова и, переходя все в более возмущенное состояние, маршал прямо заявил: "Разве Вы не знаете, что когда речь заходит о гражданской войне, то все везде и всюду кричат до хрипоты, что все сделали Сталин и Ворошилов, а где же я был, почему не говорят обо мне?! Почему борьба под Царицыном, создание Конной армии, разгром Деникина и белополяков приписывается только Сталину и Ворошилову. Это смешно, глупо и позорно! Да, да позорно, возмущенно крича, повторял маршал, особенно подчеркивая, что на Западе все смеются, когда слышат, читают и видят отображенное в литературе, живописи, в искусстве. Возьмите картину "Приезд Сталина в 1-ю Конную армию". Разве там был один Сталин, разве не было там командующего, а почему меня нет рядом со Сталиным!? Ведь это же позор, кто же разрабатывал, кто руководил всеми операциями. Разве один Сталин, а почему же меня нет рядом со Сталиным, кричал маршал.

Мы с тов. Хрулевым всячески успокаивали, спорили, доказывали, что смешно не то, что Вы говорите, и позорно не то, о чем Вы говорите, а то, что Вы недовольны своим положением и что маршальское звание Вас не устраивает. Маршальское звание это пустой звук, это ерунда, когда об этом маршале забывают, замалчивают. Разве я сделал меньше Блюхера или Буденного и других. Однако об них пишут, их портреты везде и всюду печатаются, а меня умышленно сознательно глупо на протяжении всего времени замалчивают. Недавно, — продолжая в том же возмущенном тоне, заявил маршал, — были напечатаны портреты в "Красной звезде" всех командующих, в том числе маршалов Блюхера, Буденного, а моего портрета не оказалось. Это, конечно, так же как и все в этом вопросе не случайно. Я приказал моему порученцу позвонить в редакцию "Красной звезды" и спросить, что есть у них мой портрет или нет? И только после этого на другой день был напечатан мой портрет. И все в том же духе и в том же тоне маршал Егоров вел два часа разговор, временами возмущаясь так, что абсолютно забывал, не только грани приличия, но прямо делал раздраженные выпады и открытое недовольство тов. Фрунзе, тов. Сталиным и Вами.