Читать книгу - "Ощепков - Александр Куланов"

«Он же переводчик! Что ему стоит?» — примерно так, судя по всему, думали в руководстве разведки корпуса, ставя такую задачу перед своим резидентом, работающим под полицейским контролем в поселке, где число жителей незначительно превышало число оккупантов. Как представляли себе выполнение задачи по переводу штабные красные офицеры? Как виделся им предприниматель и сотрудник «Доброфлота» Василий Ощепков, долгими зимними вечерами в заметенной снегом избе перекладывающий японскую строевую лексику на язык красноармейцев и командиров в компании с подвыпившими мотористами, и время от времени забегающий в штаб японской дивизии уточнить, как правильно читаются иероглифы в слове «тактическая разведка»? Как вообще могла прийти в голову такая идея — озадачить разведчика переводом книги, пусть даже (и тем более!) военной, в условиях вражеского окружения? Явную нелепость не получится оправдать и тем, что в Приморье нельзя было найти переводчика с японского языка. После Русско-японской войны Восточный институт выпустил из своих стен достаточное количество драгоманов, чтобы удовлетворить потребности и гражданских, и военных ведомств. Можно вспомнить хоть того же Трофима Юркевича, который вряд ли бы отказался от такой подработки. Но нет — начальники Ощепкова (Бурлаков?) валят все задания в одну кучу и сбрасывают резиденту, которого при этом не могут обеспечить инструментом прикрытия — кинокартинами. Резиденту, находящемуся под наблюдением японской полиции и вынужденному бороться одновременно еще и с сутягами типа «гражданина Бурикова». Когда Сунь-Цзы, автор знаменитого древнекитайского трактата «Искусство войны», писал о том, что «только совершенномудрый может быть руководителем шпионов», он имел в виду и недопущение таких ситуаций, чтобы шпион использовался не по назначению. Увы, не было в то время таких — совершенномудрых — людей в 17-м Приморском корпусе на советском Дальнем Востоке, и позже этот недостаток «правильных» людей сыграет ключевую роль в очередном повороте судьбы Василия Ощепкова.

Весьма странно выглядит и согласие, данное Василием Сергеевичем, на перевод. Во-первых, сообщение о том, что он не знаком с военной терминологией, вызывает вопрос о прежней специализации Ощепкова еще в дореволюционной контрразведке и разведке. Чем он занимался там? Какие задачи решал, по каким заданиям, не связанным с военной тематикой, отправляясь в командировку в Токио от разведотдела штаба Владивостокской крепости? Что, какие документы переводил с японского языка? Как могло получиться, что после нескольких лет работы против японской армии он оказался «частным человеком», незнакомым с ее терминологией? Или утверждение об этом незнакомстве всего лишь блеф и Василий Сергеевич элементарно тянул время, понимая, что на вопрос «почему я должен под носом у противника хранить письменные материалы военного характера?» не получит внятного ответа?

Во-вторых, Ощепков-то прекрасно должен был представлять себе, чем может ему грозить найденный при обыске словарь Василия Блонского, кстати, профессионального русского военного разведчика-япониста, с которым он мог лично пересекаться по службе в царское время. Если бы словарь обнаружила японская полиция, убедительно объяснить его наличие в доме Ощепкова было бы крайне сложно. Зачем кинопрокатчику японские уставы и словарь военных терминов? Василий Сергеевич должен был это понимать и тем не менее согласился. Почему? Объяснить столь серьезный промах «в пользу» Ощепкова никак не получается, если только не допустить, например, что он точно знал, что словарь Блонского ни в Никольске, ни во Владивостоке найти не удастся, но тут мы сами пускаемся в фантазии, переходим в область предположений и ничем не подтвержденных версий. Похоже, что в истории с переводом японского устава сплоховали обе стороны, и только по счастливой случайности это дело не привело к катастрофическим для Ощепкова последствиям. В результате ничего страшного не произошло. Не произошло вообще ничего: упоминания о словаре и уставе в известных исследователям документах больше ни разу не попадаются. А вот сообщения об успешном решении других вопросов там есть.

Рассекречены два донесения Ощепкова, сопровождавших передачу от него контейнеров с добытой информацией через курьера. Одно из которых датировано 6 мая 1924 года: «…С пароходом “Георгий” в 9.00 получил от вашего курьера коробку конфет “Монпансье”. В ней четыре документа с вашими указаниями. Передал курьеру свою коробку с добытыми документами, отчет о работе, финансовый отчет и местные японские газеты»^[163].

Второе без даты, похожее на финальный отчет, частично раскрывающее методы работы резидента: «…Благодаря пребыванию с солдатами мне удавалось путем расспросов и наблюдения узнавать количество, вооружение, нумерацию японских частей до дивизии включительно. Я изучал быт японских солдат, условия их проживания в казармах, интенсивность их ежедневных занятий и тренировок, их питание, взаимоотношения между собой и офицерами. Благодаря знанию японского языка и японских обычаев я пользовался большим уважением со стороны солдат, что помогало мне в выполнении ваших задач…»^[164]

На одиннадцати страницах машинописного текста одного из сообщений Ощепкова — подробные ответы на заданные разведотделом вопросы. Оно составлено не позже 19 сентября 1923 года. Это еще одно свидетельство в пользу того, что на Сахалине Ощепков оказался задолго до осени 1923 года: слишком много информации он успел собрать к тому времени. Судите сами: в отчете дается общая характеристика японского оккупационного контингента на Северном Сахалине, приводятся подробные данные о его организационной структуре, степени оснащенности боевой техникой и вооружении с разбивкой по населенным пунктам, использованным в качестве временных военных баз. Отчет содержит исчерпывающие характеристики личного состава японских воинских частей, а также их командиров, включая генерал-лейтенанта Иноуэ (встречающееся в литературе утверждение о личном знакомстве Иноуэ и Ощепкова ничем не подтверждено, а приведенным выше донесением «Д. Д.» о задействовании в получении информации рядового личного состава просто опровергается), генерал- майоров Такасу, Матида и Мацуи.

Кроме того, в отчете содержатся подробные данные о японских военно-административных сооружениях (водопровод, железная дорога), полувоенных и частных предприятиях, что говорит о том, что Ощепков умело занимался не только военной, но и экономической разведкой (например, «на карте восточного побережья Сахалина красным карандашом мной обозначены нефтяные места, изыскания на которых дали благоприятные результаты»).

Есть основания полагать, что и следующие отчеты «Д. Д.» выглядели примерно так же, учитывая, что по итогам 1923 года он получил схожие «вопросники»: «Хотелось бы иметь ответы на следующие вопросы: общий обзор сахалинской японской армии и гражданских учреждений… Есть ли намерение эвакуации и ее срок?.. Были ли какие-либо пополнения или уменьшения армии в 1923 году?..»^[165] Донесения Ощепкова были четко структурированы, и эта структура точно соответствует дошедшим до наших дней схемам подачи разведданных, изложенным в книгах теоретиков русской разведки Владислава Клембовского и Павла Рябикова^[166], а также в специальных методичках, составлявшихся до революции разведывательными отделами Сибирского и Заамурского военных округов, в создании которых деятельное участие принимали разведчики-японоведы Василий Васильевич Блонский, Алексей Николаевич Луцкий, Василий Николаевич Крылов. Например, в упомянутом отчете Ощепкова за октябрь 1923 года информация о дислокации и вооружении воинских частей подана следующим образом: