Читать книгу - "Вопросы борьбы в русской истории. Логика намерений и логика обстоятельств - Андрей Фурсов"

Разумеется, главным образом это были лица не первого уровня, хотя здесь возможны и исключения. Речь должна идти об уровне реальной оперативнойвласти – среднем, причём таком, который давал выход одновременно на экономику («хозструктуры» ЦК КПСС и соответствующие управления КГБ, последние в данном случае не могли не столкнуться с МВД), на внешний мир (международный отдел ЦК КПСС и опять же определённые управления КГБ, которые в данном случае не могли не столкнуться с ГРУ) и на криминальную среду, в которую необходимо было заслать свою агентуру, одновременно противодействуя тому же МВД.

– Перенесёмся из 1980-х в 1930-е годы. Скажите, Андрей Ильич, когда вы рассматриваете эту эпоху, то в отличие от многих историков смело употребляете слова «террор» и «репрессии». Для большинства же из них речь идёт исключительно о борьбе с врагами народа. Для Вас в этом нет противоречия?

– Нет, противоречия не вижу. Подавление врага, тем более «пятой колонны» всегда предполагает репрессии большего или меньшего масштаба, большей или меньшей степени жёсткости. Важно, кто объект этих действий, кто субъект и какова цель. Уинстон Черчилль специально подчеркнул, что одна из причин победы СССР в Великой Отечественной войне заключается в том, что в самый канун войны была разгромлена «пятая колонна». Впрочем, добавлю я, как показала послевоенная история, не до конца.

Разумеется, сводить так называемые «сталинские репрессии» к борьбе с «пятой колонной» было бы ошибочно.

– Почему «так называемые»?

– Потому что послевоенная номенклатура, в том числе и та её часть, у которой, как у Хрущёва, руки были по локоть, а то и по плечи в крови, решила свалить всё на одного человека (такого в реальности не бывает), а всю сложность властных и социальных процессов свести к репрессиям, обозвав их сталинскими. Ну а шестидесятники и диссиденты эту интерпретацию радостно подхватили под аплодисменты противников СССР на Западе. В реальности 1922–1939 гг. – это время холодной гражданской войны, пришедшей на смену «горячей» и ставшей её продолжением. У этого продолжения несколько аспектов. Аспект № 1 – подавление тех групп, которые реально противостояли строительству социализма. Аспект № 2 – борьба за место под властным солнцем среди самих победителей. Два эти процесса, переплетаясь, били со страшной силой и по невиновным. Аспект № 3 – конкретная властная и социальная ситуации второй половины 1930-х годов. Сталин, стремясь расширить и укрепить социальную базу режима, попытался ввести в будущую конституцию положение об альтернативных выборах. И потерпел поражение от собственного же Политбюро – это хорошо показал в своих работах историк Юрий Жуков. Проблема, однако, не ограничивалась Политбюро. «Региональные бароны» типа Эйхе, Хрущёва, Постышева и других, понимая, чем может им грозить подобное расширение социальной базы («народ может выбрать детей помещиков, попов и капиталистов»), не просто оказали сопротивление Сталину, но развернули наступление, потребовав репрессий против «антисоветских элементов». Наступавших – «детей XVII съезда ВКП(б)» – было большинство, и если бы Сталин не отступил, то запросто сам мог бы оказаться на Лубянке. Однако вождь нашёл асимметричный ответ: в запущенную партверхушкой мясорубку репрессий он втянул саму эту верхушку; средство – ежовщина; а когда задача была решена, место Н. И. Ежова занял Л. П. Берия и началась «бериевская оттепель».

Таким образом, речь должна идти не о неких «сталинских репрессиях», а об очень сложном, многослойном, противоречивом и разноскоростном процессе социальной борьбы. Причём массовыми были репрессии, развёрнутые «ретональными баронами», такими «стахановцами террора» как Эйхе, Хрущёв и др.; репрессии против верхушки носили ограниченно-селективный характер (по сравнению с первым пластом). Кроме социальной борьбы имела место и экономическая. Я имею в виду борьбу с коррупцией в высших эшелонах власти. По свидетельствам очевидцев, Сталин, присутствуя на допросах представителей партверхушки, всегда задавал им один и тот же вопрос: «Гдэ дэньги?».

– Когда анализируешь дискуссии вокруг террора, складывается впечатление, что у потерпевших и особенно у их родственников к Сталину есть исключительно личные счёты, но никак не исторические и не общественные. И чисто по-человечески их можно понять. Но с другой стороны, стоит лишь для себя произнести одно слово с вопросительным знаком – «почему?» и картина предстаёт под совершенно другим углом зрения. Разумеется, если мы сразу отбросим в сторону глупости по поводу паранойи Сталина и т. д.

– У разных людей разные счеты. Сейчас я много общаюсь с молодежью и могу утверждать, что в последние 5–6 лет пришло новое поколение, которое, столкнувшись в постсоветской реальности с социальной несправедливостью, незащищенностью, совершенно по-другому относится к сталинской эпохе. И в этом я вижу наглядное проявление именно общественного интереса. Не случайно в телепроекте «Имя Россия» всем было понятно, кто победил. И то, что Сталина «отодвинули», это как пел Галич: «Это рыжий все на публику». И чтобы не допустить второго прокола, теленачальники подстраховались, и в проекте о военачальниках решили ограничиться полководцами. Если бы этой оговорки не было, опять бы победил товарищ Сталин, потому что он был верховным главнокомандующим в самой главной войне нашей истории.

– В связи с этим очень интересный вопрос. Не раз слышал от людей вашего поколения, которые открыто признавались, что их отцы, отстоявшие Победу, часто люто ненавидели Сталина…

– Есть такое дело. За примером далеко ходить не надо. Мой отец, закончивший войну заместителем командира дивизии (дальняя авиация) по технической части и расписавшийся на Рейхстаге, не любил Сталина. Ненависти не было, была стойкая нелюбовь, причём возникла она задолго до 1956 г., где-то в конце 1930-х (отец 1912 г. рождения), и не исчезла после Победы. Причём в этой нелюбви отец не был одинок. Другое дело, что нелюбовь эта, в отличие от истерик шестидесятников и злобного шипения диссидентов, была сдержанной и нешумной, это была нелюбовь победителей к победителю. Причём причина была не столько в репрессиях, сколько в другом. Поколение победителей хотело перемен, тем более, что послевоенная эпоха отчётливо выявила кризис сталинской структуры советской системы, её место должна была занять другая структура, и сам Сталин это понимал, хотя, скорее всего, не до конца, что вполне объяснимо: обострение отношений с Западом и осознание того факта, что, несмотря на Победу, впереди – длительная борьба с возглавляемым США коллективным Западом; приход новой эпохи, которую Сталин, будучи продуктом другого времени, понимал не до конца, возраст, перенапряжение военных лет, ухудшение здоровья – всё это делало решения вождя не всегда адекватными. Не всегда он – «верховный» правильно оценивал ситуацию – поздняя «осень патриарха». И тем не менее именно Сталин в 1951–1952 гг. заложил фундамент того, что назовут «оттепелью» и припишут Хрущёву. Однако изменения шли слишком медленно, а молодые победители спешили жить – и вступали в конфликт с системой, которая опасалась их и как молодых, и как военных, и как победителей. А кто виноват в системе со сверхперсонализованной властью? Ясно кто – персонификатор, т. е. Сталин. Так по разные стороны оказались две потенциальные силы в борьбе с партноменклатурой. Это была одна из причин, позволившая партаппарату во главе с Хрущёвым не только сохранить позиции, на которые покушался Сталин, но, во-первых, убрать конкурентов – спецслужбы, исполнительную власть, армию; во-вторых, не допустить реальной демократизации советского общества, подменив её номенклатурной либерализацией, произошедшей после XX съезда КПСС, этих «сатурналий номенклатуры».