Читать книгу - "Тиль Гаримму - Андрей Евгеньевич Корбут"

пятнадцать торговцев с пятью десятками слуг и двести пятнадцать рабов… Кажется, я забыл о собаках: целая свора — тридцать четыре отборных мастифа, охранявшие наш сон и покой по ночам. Словом, средних размеров караван с тканями, финиками и неведомыми мне фруктами, краской, папирусом, дорогим оружием и красным деревом для мебельщиков Ниневии.

Когда во время нашего первого привала я перечислил всех, кто вместе с нами пересекает пустыню, Дияла не поверила, а Марона подумал, что это шутка. Три следующих дня брат и сестра занимались тем, что проверяли мои слова. Несколько раз пересчитывали, ошибались, спорили, снова пересчитывали — и наконец сошлись на том, что я прав.

Тогда я улыбнулся и попросил в награду недорогой перстенек с мизинца Диялы. Потом зажал его в кулак, накрыл второй рукой, а через мгновение показал ей пустые ладони. Мои новые друзья были покорены окончательно, когда перстенек нашелся за поясом у Марона.

За несколько дней мы подружились. Много и часто шутили, смеялись, беззлобно подтрунивали друг над другом, а я показывал все новые и новые фокусы.

На седьмой день, ближе к вечеру, к каравану присоединились пятеро всадников. Я встретился с их предводителем глазами и узнал в нем одного из людей Набу-Ли. Вспомнил, как и где его видел: дворец — тронный зал — аудиенция у наместника — вельможи — стража — и где-то у самой стены осторожное и сосредоточенное лицо, отличающееся ото всех показным простодушием, за которым скрывалось лукавство.

Его неожиданное появление здесь, посреди пустыни, после моего бегства от наместника не предвещало ничего хорошего. Эти пятеро держались неподалеку от меня, стараясь не обращать на себя внимания. Они наблюдали за мной. Ждали удобного случая. Я только не знал — для чего. Чтобы убить кинжалом, придушить или подсыпать мне яду в вино, как было задумано в самом начале?

Марона, заметив озабоченность на моем лице, спросил, что случилось.

— Здесь люди наместника, — коротко сказал я.

— Ты о всадниках, которые недавно нагнали нас? Они безобидны. Это коневоды Набу-Ли. С одним из них я знаком. Его зовут Тахир. Они едут в Ниневию, чтобы подобрать лошадей для колесницы наместника.

— Надеюсь, ты прав.

Мы спали по-походному, втроем в небольшой палатке. В полночь я проснулся от смутного чувства тревоги. Ночь была ветреная, темная, беззвездная, луна то и дело хоронилась за тучами, тоскливо завывали собаки, всхрапывали и тихо ржали лошади.

Я вышел на воздух, осмотрелся и тотчас заметил тень, мелькнувшую за соседней палаткой.

Мое сердце забилось чаще, зрение и слух обострились, а рука легла на кинжал.

Еще одна тень появилась и исчезла за другой палаткой, с противоположной стороны.

Неподалеку у костра тихо разговаривали погонщик и двое торговцев. Я пошел к ним, надеясь, что свет и люди придадут мне уверенности.

Первые десять шагов дались мне через силу, пришлось перебороть собственный страх, похожий на тот, что испытывает ребенок пугаясь темноты.

Затем я почувствовал, как кто-то заходит мне за спину.

Не один… Не двое... Скорее всего, трое…

Я обернулся — и застал их врасплох.

«Коневоды» Набу-Ли замерли вместе со мной. В пяти шагах. Обнаженные кинжалы в руках. Немного растерянные лица. Короткое замешательство. Пока справа, из темноты не появился Тахир и их предводитель.

Никто не произнес ни звука, они просто переглянулись и двинулись на меня с трех сторон.

— Мар-Зайя! — окликнул меня Марона от самой палатки.

— Да! Я здесь! — громко отозвался я.

Это остановило моих врагов. Первым повернулся и ушел предводитель. Следом за ним все остальные.

Я пережил эту ночь, но теперь знал наверняка, что в следующий раз помощь может и опоздать.

Днем Марона как мог успокаивал меня, говорил, что у него есть меч, которым он превосходно владеет, и рассказывал какие-то невероятные истории, как он один дрался против троих воров, как схватился с волком, убил вепря, и убеждал, будто сон ему не нужен вовсе.

В отличие от брата, Дияла смотрела на ситуацию здраво.

«Они дождутся, когда одного из вас сморит сон, и вырежут нашу палатку, так что никто даже не услышит, а утром как ни в чем не бывало продолжат свой путь в Ниневию,— рассуждала она. — Не дождутся за несколько дней — убьют, никого не таясь. После чего наместник объявит награду за их головы, но это уже ничего не изменит».

Мне некуда было бежать, негде было спрятаться, не от кого было ждать помощи. Разве что от царской стражи, сопровождавшей наш караван, но для них я был лишь одним из многих путешественников, чья жизнь ценилась куда меньше, чем товары, которые они охраняли. И все-таки стражники оставались для меня последней и единственной надеждой.

— Дияла, что ты везешь в Ниневию? — поинтересовался я.

— Ткани для домашних, купила немного, потому что хотелось подороже и получше. И пятьдесят рабов. На рынке Хальпу они обошлись мне почти даром.

Это было немного. Дияла довольствовалась малым: продала вино, взяла серебро — и домой…

— Сделка была выгодная? — снова спросил я.

Вместо ответа Дияла сняла с пояса два толстых полных кошеля и, довольная собой, подбросила их на ладонях. А потом расстроилась, почти до слез, потому что, заглянув мне в глаза, поняла, на какую жертву я ее толкаю.

— Думаешь, этого хватит, чтобы стража охраняла нас до самого дома? — выдавила она.

— Если бы мы нанимали их в Хальпу или Ниневии — тогда да. Здесь… Вряд ли. Но нам этого и не надо. Просто поверь мне и отдай на время это серебро в мои руки.

Все те дни, что мы шли по пустыне, единственным развлечением стражи были кости.

Как только серебро кончалось у одного, в игру вступал другой, заканчивалось у этого — садился третий. Никто из них не отказался бы от соблазна раздеть одного из торговцев, которых они сопровождали.

Едва мы расположились на привал, я взял Марона, серебро Диялы и отправился к царской страже.

Найти игроков было нетрудно. Еще проще оказалось разбудить в них интерес ко мне, когда я сказал, что ставлю на кон сразу два кошеля, полных серебра. Желающих ответить мне нашлось трое, один из них, к моей радости, был сотником.

О, великие боги! Подарите мне хоть чуточку азарта, холодного рассудка у меня хоть отбавляй… Ведь я не проигрываю в кости.

Сотник, пунцовый от переполнявших его чувств, к полуночи стал самым большим моим должником и полностью созрел для переговоров.

Тогда я отвел его