Читать книгу - "100 великих русских путешественников - Николай Непомнящий"

В наши дни в этом сильно выросшем городе неизменным остается одно: станция и ожидание из Джибути «бабура» – так по-ахмарски называется поезд. Как и много лет назад, начинают гудеть рельсы, и шумная разноязычная толпа наполняет перрон в предвкушении встречи.

В Дыре-Дауа не особенно ждали экспедицию Гумилева, которая к тому времени пересела с дрезины в специальный вагон. Все выглядели довольно плачевно: с волдырями на покрасневшей от беспощадного солнца коже, в мятой одежде и порванных острыми камнями башмаках. Но настоящее путешествие только начиналось: железнодорожной линии на Харэр не было – следовало «составлять караван».

По дороге в Харэр вспоминается деловая запись Гумилева о значении для развития эфиопской торговли железнодорожной линии на Джибути, куда будут вывозиться «шкуры, кофе, золото и слоновая кость». Золото намывали в горных речках в юго-западных районах страны и вывозили его немного. Иначе обстояло дело со шкурами и слоновой костью. Шкурами, мехами и изделиями из них Эфиопия успешно торгует до сих пор. Также высоко ценилась местная слоновая кость, продававшаяся даже самим императором, который бивнями оплачивал долги. Но в начале века слоновую кость перепродавали в другие страны, в том числе и в Россию, в основном французские компании, причем по очень высокой цене. Изделия из слоновой кости и сейчас можно купить в Харэре, но слонов стало куда меньше.

Н.С. Гумилев (крайний слева) в Абиссинии с проводниками. 1913 г.

Не случайно Гумилев, увидев перед домом местного купца хвосты слонов, убитых на охоте, обронил такое замечание: «Прежде висели и клыки, но с тех пор как абиссинцы завоевали страну, приходится довольствоваться одними хвостами». Теперь лишь к юго-востоку от Харэра, в узких долинах рек, можно встретить отдельные группы слонов. Напротив, плантации кофе, ставшего в наше время основным продуктом эфиопского экспорта, намного увеличились со времен путешествия Гумилева, который любил «бродить по белым тропинкам между кофейных полей». Сейчас по обеим сторонам дороги зеленеют кустарники кофе. По-прежнему собирают и дикорастущие красные ягоды, особенно в провинции Кэфа – кофейном центре страны, – откуда, как считается, и пошло название «кофе».

…Все выше поднимается серпантином дорога на Харэр. Можно видеть все тот же идиллический пейзаж – синее без облаков небо, коричневые горы, густая зелень долин, – открывавшийся перед Гумилевым и его спутниками. Тогда, оставив внизу мулов, они взбирались по тропинке «полузадохшиеся и изнеможденные» и наконец взошли на последний кряж. Вид на затуманенную долину поразил поэта: «Дорога напоминала рай на хороших русских лубках: неестественно зеленая трава, слишком раскидистые ветви деревьев, большие разноцветные птицы и стада коз по откосам гор. Воздух мягкий, прозрачный и словно пронизанный крупинками золота. Сильный и сладкий запах цветов. И только странно дисгармонируют со всем окружающим черные люди, словно грешники, гуляющие в раю…»

Все достоверно в картине Гумилева, но яркие фигуры, встречающиеся нам, все же хорошо вписываются в пейзаж. Мы остановились отдохнуть у одной деревни, примерно такой же, как увиденная в пути Гумилевым, где «перед хижинами галласов слышишь запах ладана, их любимого курения». В ней тоже жили галла, или оромо, как называет себя этот воинственный народ, переселившийся сюда с юга несколько веков назад. Кочевые галласские племена, жизнью которых интересовался Гумилев-этнограф, смешались с местным населением, стали оседлыми и занялись земледелием.

Гумилев отмечал, что вдоль дороги часто попадаются базарчики, где торгуют вязанками хвороста. Лес вырублен настолько, что в конце XIX в. пришлось сюда завезти быстрорастущий эвкалипт.

К сожалению, мы опоздали на сентябрьские конные игры, которые видел Гумилев, – гукс, напоминающие кавалерийский бой. Вначале отдельные смельчаки вырываются вперед и бросают дротики в противника, а те отражают их щитом. Но вот бой делается общим: всадники скачут навстречу друг другу, в воздухе свистят дротики; иногда они щелкают о щиты, иногда сбивают всадников на землю. Дротики без наконечников, но могут пробить щит и даже ранить.

Поэт Гумилев восхищался «величавой простотой абиссинских песен и нежным лиризмом галласких» и, без сомнения, много их записал, так как ссылается в своем дневнике на приложение, в котором текст дается в русской транскрипции, и приводит для примера галласкую песню, где воспевается «Харар, который выше земли данакилей…»

Гумилев любил толкаться среди люда на площади, торговаться на базарчиках из-за приглянувшейся старой вещи. Пока его спутник Сверчков гонялся в окрестностях города за насекомыми – крошечными красными, синими, золотыми красавцами, Гумилев собирал этнографическую коллекцию. «Эта охота за вещами увлекательна чрезвычайно, – помечал он в дневнике, – перед глазами мало-помалу встает картина жизни целого народа – и все растет нетерпенье увидеть ее больше и больше». Гумилев копался в закоулках в поисках старья, не дожидаясь приглашения, заходил в дома посмотреть утварь, старался понять назначение того или иного предмета. Как-то купил прядильную машину. Чтобы понять ее устройство, пришлось заодно разобраться и в ткацком станке.

В записях Гумилева есть сценка с юмористическими и психологически точными деталями, которую можно было бы назвать так: «Как меня пытались обмануть при покупке мула». Специальных «мулиных ярмарок» нет, но на базарах продают все – от коров и лошадей до блинов из муки теффа, которыми угощали Гумилева гостеприимные галласы.

Узнав, что католическая миссия готовит переводчиков из местных жителей, Гумилев познакомился с ее воспитанниками, чтобы выбрать помощника для экспедиции. Раскланиваясь на чистеньком дворе, напоминавшем уголок французского городка с тихими капуцинами в коричневых рясах, беседуя с монсеньором, епископом Галласким, мог ли предполагать Гумилев, что ранее тут уже побывал другой поэт? Вряд ли. В «харэрской тетради» поэта упоминается лишь имя Бодлера, между тем в Харэре долгих десять жил не менее знаменитый француз – Артюр Рембо.

Есть некая предопределенность судеб двух поэтов: оба стремились в Африку; у обоих пересеклись пути в крошечной точке великого континента, в Харэре, хотя с разницей в двадцать лет; оба увлеклись судьбой одного и того же народа – галла, причем Рембо даже написал исследование о жизни галла и представил его в Географическое общество в Париже.

Но какие разные цели они преследовали! Гумилев отправился в Африку как ученый-исследователь, а двадцатичетырехлетний Рембо, начитавшись книг о конкистадорах и африканских сокровищах, покинул Францию, чтобы нажить «свой миллион».

Наблюдая за размеренной жизнью католической миссии, Гумилев даже не мог предположить, что сюда нетерпеливо вбегал Рембо, чтобы поделиться сомнениями и надеждами со своим единственным другом – монсеньором Жеромом, будущим епископом Харэра и учителем сына раса Мэконнына. Это известное по всей Эфиопии имя Гумилев сразу же по прибытии в Харэру заносит в дневник: «После победы Менелик поручил управление Харэром своему двоюродному брату расу Мэконныну, одному из величайших государственных людей Абиссинии».