Читать книгу - "Ахульго - Шапи Казиев"

Блокаду рисковали прорывать и сами горцы на небольших лодках. Для борьбы с ними были пущены весельные баркасы с азовскими казаками, вооруженными небольшими пушками.

Содержание линии стоило больших денег и жертв, но Раевского это мало заботило. Его больше увлекали эксперименты по внедрению цивилизованных методов управления и поощрение торговли с черкесами как залога будущего умиротворения.

Вокруг все цвело и обильно плодоносило. Если бы не крепости и военные корабли, сновавшие вдоль берега, этот край можно было принять за рай земной. Война была здесь непрошеной гостьей.

Через Геленджик Граббе добрался до Адлера, где погиб в десанте обожаемый кавказскими офицерами Бестужев-Марлинский. Декабрист, сосланный на Кавказ драться, решил вдруг брататься с горцами, выводя их романтическими героями и поселив в обществе моду на все кавказское. Он возмечтал отличиться в десанте, чтобы быть представленным государю императору, посетившему тогда Кавказ. Популярный литератор и храбрый воин, Бестужев надеялся убедить Николая, поклонника своего таланта, кончить дело миром, но исчез в абхазских дебрях. Потом ходило много слухов, что он то ли ушел к Шамилю, то ли он сам и есть Шамиль, но никто Марлинского больше не видел.

Царь и сам желал конца этой войны, но Фезе не сумел ни взять Шамиля, ни договориться с ним. Шамиль после этого чрезвычайно возвысился, и война снова пошла своим чередом. Оставалось надеяться на новых кавказских начальников. Наполеона одолели, пора бы и с имамом справится.

Граббе проехал Сухум, свернул в горы, к Кутаису, а там уже и до самого Тифлиса было рукой подать.

В столице Грузии располагалось управление Отдельного Кавказского корпуса. Его новым командиром, а вместе с тем главноуправляющим гражданской частью Кавказа был генерал-лейтенант Евгений Головин. Ему следовало представиться первым делом, так как он считался непосредственным начальником Граббе.

Тифлис встретил Граббе невыносимой жарой, которую тифлисцы будто и не замечали. Восточная живость и сладкая нега в тени узких улочек и резных деревянных балконов мирно сосуществовали в этом древнем городе. Раскинувшись на крутых склонах гор вдоль Куры, Тифлис являл собой изящное переплетение грузинской, армянской и персидской культур, которые затмевали собой островки особой жизни немецких колонистов и русских переселенцев. Христианские храмы, соборы и церкви соседствовали с мечетями и цитаделями разных эпох. Базар пленял умопомрачительными ароматами, изумлял щедрым разнообразием товаров, которые привозили сюда на осликах, мулах, лошадях, быках и верблюдах. Неутомимые водоносы таскали от реки тяжелые кувшины. Под особыми навесами, поджав ноги, сидели мирзы – писцы и нотариусы одновременно. Повсюду пекли лаваши и жарили шашлыки, а из всевозможных бурдюков, от бычьих до небольших козлиных, лилось нескончаемое вино.

Много раз сожженный и не единожды разоренный, Тифлис всякий раз возрождался в новом обличии, но сохранял и свое прежнее лицо города изобилия, торговли и веселья.

С присоединением Грузии к России опустошительные набеги беспокойных соседей прекратились, а рядом со старым Тифлисом начал расти новый город с прямыми улицами и домами в европейском стиле. Здесь-то и находился построенный при Ермолове штаб Кавказской армии.

Головина в Тифлисе не оказалось. Дежурный штаб-офицер сообщил, что корпусной командир отбыл в тенистый Боржом отдохнуть от жары и попользоваться тамошними целебными водами.

Граббе поселили неподалеку, в новомодной гостинице. Вечером он был приглашен на ужин к начальнику штаба, где присутствовали также обер-квартирмейстер и другие штабные офицеры. Среди прочих Граббе представили молоденького корнета князя Виктора Васильчикова. Этот юноша благообразной наружности и с небольшими усиками только что окончил Пажеский корпус и явился на Кавказ за подвигами и славой. Места князь еще не получил, зато успел изучить самые темные закоулки Тифлиса.

На том же ужине Граббе познакомился с весьма приятным человеком – Тадж-Эддином Мустафиным, ученым эфенди из казанских татар, назначенным на Кавказ в роли посредника между властями и мусульманским населением. Эфенди со своим семейством уже два года жил в Тифлисе, получал в канцелярии Головина жалование и успел заслужить признательность местного начальства, проповедуя умиротворение и почтение к властям.

Мусульмане здесь были покладистые, большей частью – торговый люд, не меньше Головина желавший покоя и порядка. Недоразумения происходили в основном из-за незнания пришлыми мусульманами часто менявшихся порядков. Лучшие бурки, которые ценились и в жару, и в холод, выделывались в дагестанском селении Анди. На них всегда был спрос, но торговлю бурками из немирных гор то разрешали, то запрещали, конфискуя товар. Разоренные торговцы бросались к эфенди, и тот отправлялся ходатаем к начальству, обещая помочь единоверцам. Однако из этого редко что выходило.

О том, что творилось в недрах дагестанских гор, воспламененных Шамилем, Мустафин говорил весьма неопределенно, повторяя лишь, что от всей этой смуты проистекает много беспокойств. Было видно, что он многого не договаривает. Узнав, что Граббе направляется в Дагестан, эфенди тяжело вздохнул и посоветовал быть там поосторожнее.

В ожидании главного кавказского начальника Граббе взял Васильчикова в проводники и принялся осматривать местные достопримечательности. Среди прочих его особенно впечатлила могила Грибоедова в почти висящем над городом монастыре Святого Давида. Граббе полагал, что у него с Грибоедовым было много общего, особенно насчет «прикосновенности к делу декабристов». Предупрежденный Ермоловым, поэт едва успел уничтожить компрометирующие бумаги и тоже легко отделался. Правда, судьба уготовила ему еще более ужасную участь – пасть жертвой разгневанной толпы в Тегеране, где Грибоедов отважно стоял на страже российских интересов.

Прах Грибоедова покоился в гроте с северной стороны храма. На пьедестале из черного камня стоял крест, к которому припадала безутешная бронзовая женщина. Эпитафию под портретом поэта дополняла краткая надпись: «Незабвенному его Нина». Но монастырь был более известен ручьем, проистекавшим из его основания. Считалось, что вода его помогает зачинать бесплодным женщинам.

После российских прохлад Тифлис казался Граббе невозможным пеклом, и затянувшееся ожидание выводило его из себя. Днем он спасался в садах, где под музыку и песни отдыхали тифлисцы всех сословий. А вечером посещал старые персидские бани на майдане, которые знал по описаниям Пушкина, но которые на деле оказались куда интереснее. Особенно его впечатлил старый персиянин, который его усердно мял, тер подушками с пеной миндального мыла и окатывал серными водами. Граббе казалось, что он от этого молодеет. Он был не против скинуть несколько лет, особенно последних, которые состарили его в вынужденном бездействии.