Читать книгу - "Умереть на рассвете - Евгений Шалашов"

Вечерами, свободными от дел, Васька с Леонидом любили посидеть в ресторанах и трактирах, комиссар Гавриков уезжал куда-то на окраину, где у него была не то семья, не то родственники. Комиссар порой прихватывал с собой что-то из барахла для соседей. Пантелеев с Васькой Пулковским делились добычей в трактирах. Раздавать бедным награбленное было приятно, но утомительно. Была и другая беда — бедные получали что-то, а потом снова уже не просили требовали да ворчали, что мало дали.

Иван, с общего согласия, отправил кое-какие деньги на родину, поддержать родителей и жену. Они ведь, как ни крути, тоже бедные и властью обиженные. Кое-что (это уже из собственной доли!) послал вдовой солдатке. Запала ему Фроська в душу, ох запала!

Николаеву не нравились рестораны и трактиры. Одно дело — перекусить: пообедать, поужинать, совсем другое — сидеть целый вечер, когда вокруг шум и гам. Если захотелось выпить, то лучше сделать это в хорошей компании, без суеты. Ивану полюбилось гулять. Можно просто бродить, оглядывая влажный гранит Невы, зеленоватую воду, бьющуюся о набережные, посматривая на невозмутимость львов — крылатых и бескрылых. Хорошо помолчать рядом с исполинскими каменными кошками, покурить, поглазеть на парней и девчонок, вымазанных красками, с чудными дощечками на подставках — мольбертами, что приходили сюда при любой погоде.

"И как это не надоедает рисовать эту монстру? — порой недоумевал Иван. — Уж и так-то ее срисовали, и этак. Стену можно оклеить! Куда же еще-тο?" Здесь шла какая-то другая жизнь, непонятная Николаеву. Непонятная, чужая, словно бы тут не голодная Россия, а что-то другое. Парни в старых гимнастерках и протертых до дыр пиджаках, девки в коротких юбках и красных косынках — веселые, жизнерадостные, хотя видно, что недокормленные, вместо того чтобы работать, зарабатывать на хлеб, пачкали холсты и бумагу. Как-то Николаев заметил, что какая-то пигалица рисует не монстра, а его самого — слегка усталого, уже немолодого мужика в солдатской шинели. Хотел прикрикнуть, но, посмотрев на сосредоточенную конопатую мордочку, орудующую огрызком карандаша, решил — пущай рисует. Еще рассмотрел, что ребятишки рисуют на старых обоях да на каких-то истертых картонках. Верно, настоящая бумага не по карману. Вздохнул, пошел в лавку (тут же, на берегу), купил два фунта картона и десяток карандашей. По нынешним временам — царский подарок, но надо было видеть, как обрадовалась конопушка! Вытянулась на цыпочках, чмокнула в щечку. Заверещала и побежала делиться навалившимся богатством с друзьями.

Иван в раздумчивости потер щеку, хмыкнул, вздохнул. Больше он сюда не приходил. Решил, что лучше с Леонидом и Васькой сходит в кабак, наклюкается до поросячьего визга.

Но напиться до бесчувствия ни Иван, ни Леонид не могли. У того и у другого был какой-то внутренний контролер, позволявший уходить на своих ногах и не болтать лишнего. А Пулковского нельзя было остановить ни уговорами, ни угрозами. Пил, как не в себя, становился дурным. Мог полезть в драку по пустякам. Иногда Леонид, словно строгий отец, не разрешал Ваське выпить лишнего, и тот убегал куда-нибудь подальше, чтобы избавиться от нежданных опекунов. И добегался…

Запыхавшийся Лев Карлович прибежал на хазу (в домик неподалеку от бывших складов Адмиралтейства), где последнюю неделю обитал Пантелеев с командой, позабыв все правила безопасности — и про пароли, и про то, что являться сюда лишний раз не стоит. Отпихнул опешившего Гаврикова, упал на табурет.

— Иван Афиногеныч, дай воды человеку, — распорядился атаман. — Кипяченой налей, Лева здоровье бережет.

Сам он был занят важным делом — раскладывал пасьянс. Если Пантелей раскладывает карты, то размышляет об очередной операции и отвлекаться ему нельзя.

Посему Иван не стал кочевряжиться, а пошел исполнять приказ. Но кипяченой воды, конечно же, не нашлось. Маленький "кабинетный" самовар был пустым, а кипятить долго. Пришлось Карлычу довольствоваться колодезной. Скривился, но кружку взял.

Отпившись, слегка отдышавшись, аптекарь сказал:

— Ваську мне утром привезли.

— Живой?

— Живой, только битый весь. Я не врач, но могу сказать — два ребра сломаны, нос тоже и сотрясение мозга.

— Живой — это уже хорошо, — флегматично изрек Пантелеев. Отвлекаясь от карт, поднял глаза на аптекаря: — А хазу, Левочка, ты нам спалил!

— Да ты что, Леня?! Я ж не совсем дурак, сюда осторожно ехал, на двух извозчиках. Побожусь — хвоста не было! — заволновался аптекарь.

— Так чего бежал-тο? Гонится кто? Ну, избили Ваську, не в первый раз. Напросился, чай, по пьянке. Помню, в прошлом году к бабе замужней полез — под юбкой чё-то нашарить хотел, еле-еле от мужа спасли. По мне — так и спасать дурака не стоило. Переломом больше, переломом меньше. На Ваське все, как на собаке, заживает. Опять на кого-то нарвался?

— Если бы, — хмыкнул слегка успокоившийся аптекарь. — Рассказываю. Сплю. С утра звонок. Выхожу открывать — два бугая Ваську держат. Шпалер в морду суют да говорят: "Привет Пантелею от Косого. Большой привет, с кисточкой". Пулковского они пока поучили, без чрезмерного членовредительства. Знают, под кем он ходит. Если не хочет Ленечка долг отдать, всех покоцают.