Читать книгу - "Зеркало времени - Николай Петрович Пащенко"

то, что я уже восприняла в поющих дюнах. Почему и старику-литовцу и мне подумалось о Сартре в один и тот же день? Наверное, это я так подействовала на память хозяина одним своим присутствием в его доме.

Почему, думая о Сартре, я приехала в Ниду? Зачем, за какими нужными впечатлениями, до меня приезжал в Ниду сам Сартр? Почему так важно было для меня в юности принять решение всегда следовать тому святому закону, который вещует мне моё сердце на будущее? Наверное, всё оказывается взаимосвязанным, и, думаю, что с тех пор и по сей день я всегда следовала этому закону. И только сейчас, на острове Северном, я подумала, что мир переходит в другое, пока не совсем ясное для нас, новое состояние, и сегодня Сартр мне припомнился только для того, чтобы я смогла с ним и его навсегда ушедшим временем попрощаться.

Приехав в Литву, я не могла ещё поздороваться с ней на языке её народа: «Lietuva, sveiki», но, покидая её, искренне и с уважением поблагодарила за доброе гостеприимство и попрощалась уже по-литовски: «Sudie, aciu, Lietuva». Помнится, я с причала тоже бросила в море монетку, как делают все туристы, но больше на Балтику пока не возвращалась.

А сейчас здесь, на этом отдалённом северном острове, где я не одна, а с тобой, Борис, среди этой величественной первобытной природы, я смотрю на тебя и думаю, что всё-таки правильно, что это нашей умной праматери Еве самой первой пришло в голову, что они с Адамом голы. Точно так же и мы с тобой, милый, сейчас тоже обнажены, открыты для любых воздействий мира. Ответь мне, пожалуйста, сразу, Борис, о чём ты сейчас подумал?

Мой вопрос застал его немного врасплох. Я глубоко чувствовала Бориса и поняла, что он и сам удивился только что пришедшим откуда-то из немыслимого далёка визуальному, а затем и звуковому, и обонятельному впечатлениям. Но рассказал о них откровенно:

— Я вижу на южноамериканском рынке в высокогорном крохотном городке корзины с золотым маисовым зерном, укрытые старыми изношенными пончо от пыли, которую на площадь между каменными белёными домиками и такими же стенами межусадебных изгородей приносит с тысячелетней инкской дороги нисходящий с Кордильер ледяной юго-восточный ветер. И вижу крупный красно-бордовый горько-сладкий чилийский перец. И круглые остро пахучие головки лука, высыпавшиеся из мешка, притороченного на спине ламы. Чувствую запах свежести от белья, выстиранного юной матерью, и вижу, что когда она развешивает его, то оглядывается на спящее в плетёной корзине дитя, не проснулся ли младенчик, не почудилось ли ей в шелесте листвы и шуме студёного ветра, что ребёночек подал голос. И я вижу сотни чилиек, идущих за поднятым на руках гробом и провожающих своего, родного, воспевшего их поэта, в последний путь, и вижу, как они горестно вздымают руки и кричат рыдающими голосами:

— Паб-ло!.. Не-ру-да!.. Пабло!.. Неруда! Паб-ло!.. Не-ру-да!..

— Да, это было в Чили, — я согласно качнула головой и похлопала руками в перчатках друг о друга, чтобы согреть. — Действительно, так женщины прощались с любимым поэтом, кто их воспел, я видела тогда в теленовостях CNN. Но это было так давно и далеко отсюда…

— А я воспринял только что. Пока образ прошлого доплыл с далёкого юга досюда, через весь Тихий океан… Мне кажется, что я узнаю сейчас стихи чилийца Пабло Неруды, но не словесно, и я не смог бы произнести их, не зная его языка, а как-то визуально. И они зримы для меня точно так же, как строки Андрея Вознесенского из твоей любимой рок-оперы «Юнона» и «Авось!»:

… белоснежные контрфорсы,

словно лошади, воду пьют.

Когда-то, давным-давно, я видел такие белоснежные контрфорсы в Киево-Печерской Лавре, проходишь по дороге как раз под ними, спускаясь от входа в Лавру в сторону Днепра. Побываю ли, побываем ли мы с тобой там хоть когда-нибудь?

— Не знаю. А мы уже не в Монголии, а здесь… Посреди Тихого океана. Так быстро, так скоро… Только когда окунёшься в потаённую жизнь какого-нибудь далёкого военного городка, — торопясь, заговорила я, будто бы Борису в ответ, но о своём, личном, — то очень постепенно начинаешь понимать, что кто-то действительно обеспечивает мирным людям саму возможность жить так, как они живут. Как им нравится, как им можется. А уж как они её используют… Теперь я лучше, с уважением буду относиться к военным. В Гоби, когда я там немного привыкла, то на прошлой неделе увлеклась чисто внешней стороной военной службы и этого ещё не понимала. Я очень забавно училась перед зеркалом отдавать честь, чтобы это не выглядело настолько глупо и смешно, как получалось у меня. Как быстро нас выхватили из Гоби… Попрощаться, как следует, ни с кем, кроме таких славных Эзры и Зиминой, не удалось, Кокорин после возвращения сразу умчался в медсанчасть к Зофи. А нас прямо из штаба разъярённый Джеймс забрал в самолёт, не дал сходить в наш домик за вещами. Бен Мордехай обнял, а добрая Зимина даже расцеловала и немножко всплакнула.

И только когда мы с тобой посмотрели старый фильм «Не горюй!», я поняла, что глубокоуважаемый нами Эзра честно трудится в Монголии, но отчаянно ностальгирует по временам молодости, когда он трудно и опасно, но так захватывающе интересно служил в спецназе. Военные, по большому счёту, наверное, самые несчастные люди. Человеческое счастье Эзры, что он выучился ещё кое-чему полезному людям, кроме злого искусства скрытно нападать и внезапно убивать. Но даже современную информацию он воспринимает теми своими, молодыми глазами, очень спецназовскими и по времени устаревающими. Много рассказывая о России, владея русским языком, зная кусочки быта и литературу, восхищаясь русскими песнями, чужую страну Россию он не понимает, потому что в ней никогда не жил… За нашу мирную жизнь мы все перед военными в человеческом долгу. В долгу неоплатном. Но как же хорошо, Борис, что у тебя много разных гражданских профессий, так сегодня необходимых твоей великой стране! Ведь Эзра не прав, Россия внутри себя не сломлена и возродится? Я в это верю. Мир без России неполноценен.

Я понимаю так, Борис, что мы с тобой слегка растерялись в этом огромном мире…

— Пока нет, — автоматически возразил мне Борис. И я уловила, о чём он задумался: «Что случилось? Она, исходя из её рассказов, не терялась на учёбе в Англии, на практике в Европе. У себя в Японии выглядела почти царицей и вполне могла бы посоперничать с самой царицей Савской, знай я её,