Читать книгу - "Крымский щит - Вячеслав Демченко"

— А что у нас там со связью? — обернулся Фёдор Фёдорович к своему ординарцу, хромому, но оттого ничуть не менее вездесущему Прошке Шилову.

— С Кайтар-Дага так никто ещё и не вернулся, товарищ командир! — отозвался Шилов.

Беседин забарабанил тупым концом карандаша по карте. Он и сам знал, что никто ещё не вернулся, — доложилась бы «рыжая» в первую очередь.

— Кроме проводника… — проворчал Фёдор Фёдорович. — Мембетова. И впрямь, наводит на размышления. Вернулся и снова пропал… Ладно.

Командир устало сдвинул папаху на затылок, вытерев лоб тыльной стороной ладони:

— Пока мы ни живым ни мертвым Рефата не видели… Он в конце концов к нам ещё в сорок первом прибился, когда его сородичи, кого наши не призвали, большей частью в каратели подались, а немец не отступал, как сегодня, а к параду на Красной площади готовился…. В общем, с приговорами спешить не будем. Война. Всяко бывает. А поступим следующим образом…

Беседин решительно сгрёб картошку с карты в казанок:

— Засрал карту, Чапаев хренов…

И продолжил, обращаясь к Сергею:

— Бери свою разведгруппу, разделитесь на тройки и проверьте все направления от «костровой»: вниз к реке, вверх на яйлу, от реки к деревне. Только на мост не суйтесь, там охрана. Так, полазьте вокруг, посмотрите подходы, постарайтесь найти следы — не оттащили ли фрицы кого-нибудь или чего-нибудь в Бахчисарай… Они редко когда от дороги в лес углубляются численностью меньше батальона. В общем, прочешите округу, но только аккуратно, — предупредил командир. — Себя без крайней нужды не выдавайте. Чем дольше немец не будет знать, что мы сюда перешли…

Перехватив скептическую гримасу Везунчика, Беседин повысил голос:

— Повторяю: «без крайней нужды»! То, что каратели наткнулись… или как там вышло… — запнулся он недовольно, — …на нашу «костровую», ещё не значит, что они обнаружили базу, а значит, только то, что надо немедленно привести весь личный состав в полную боевую готовность, усилить охранение и маскировку…

Это уже предназначалось ординарцу Прохору для передачи взводным.

— …И быть готовыми к тому, что каратели попрут прочёсывать лес в поисках отряда. Но помогать им в этом… — Фёдор Фёдорович Беседин вновь строго уставился на Хачариди. — Никак не стоит, ясно?

— Так точно! — козырнул Сергей. — Ясно!

— Ну и чего тебе «ясно»? — с сомнением уточнил командир отряда.

— Без «крайней нужды» в бой с противником не вступать!

— Хотел бы я знать, какая нужда у тебя «крайней» не считается… — буркнул под нос себе Фёдор Фёдорович.

— И надо срочно послать людей на Кайтар-Даг, — добавил Руденко. — А то что-то неспокойно насчет девчонки…

В горах источник звука определить трудно. Зародившись в одном месте, эхо много раз отразится от каменных стен и прокатится в провалах и скальных расселинах, прежде чем коснётся уха с неожиданной стороны. Вроде как сам оттуда пришёл только что и никакой паровой молотилки там не видел, а вот же… молотит.

Но Сергей Хачариди то ли с малолетства поднаторел в горных скитаниях (хотя какие там горы на Керченском полуострове, срам один), то ли уже в партизанском отряде, но, услышав прострекотавшую вроде бы буквально в нескольких шагах впереди, за скоплением ржавых зонтичных, автоматную очередь, даже не шелохнулся. Шёл как шёл, неся грозный свой пулемёт за ручку на ствольной коробке, как фотограф несуразный штатив погожим осенним деньком на пленэр.

Володька же, напротив, шарахнулся назад, едва удержавшись, чтобы не присесть в высоком сухостое, несломленном и нетронутом, словно гербарий между страницами энциклопедии, — низиной шли, ветра тут, видимо, и не бывало никогда.

Следом за очередью, словно стая ворон снялась — захлопали винтовочные выстрелы, а затем бухнула граната, и звук разрыва, незримо отскочив от серых утёсов, объявился справа и слева низины.

— Это внизу, в долине… — не оборачиваясь, бросил Сергей, услышав, наверное, Володькины метания позади себя на узкой тропке.

Тот в самом деле отпрянув, вломился в стоячее сено, словно в ворох старых газет.

«Внизу, в долине…»

И хоть эта отсрочка встречи с опасностью не особенно его, Володьку, приободрила, он развернул плечи, отряхнул цепкие семена со штанов:

— Я так и подумал!

— Я так и подумал… — то ли дразнясь, то ли случайно повторил Серега.

Вскоре действительно рыжие листья и сухие соцветья «гербария» расступились, будто осыпались, и открылась пейзажная панорама долины Коккоз, вернее, восточного её окончания.

Разлинованная цветными лоскутами бывших колхозных садов и полей, как агрономическая карта, долина разворачивалась километров на двадцать — тридцать вплоть до дальнего плато, похожего на слоистой пирог на столе, драпированном зелёной скатертью. Вот только то тут, то там колхозную «карту» обуглили и взлохматили пеплом пятна пожарищ — здесь в сорок первом отступала в сторону Севастополя наша 383-я стрелковая.

Присев на краю обрыва на одно колено, Сергей приставил к глазам бинокль, в очередной раз позаимствованный в штабе… Кажется, даже без специального на то разрешения.

В окулярах, обозначая в тёмных кронах тутовников деревню, забелел оплывшей свечой минарет, собрав подле себя черепичные крыши с теснотою осиных сот. Мирно паслись козы, семенила куда-то чёрная фигурка в парандже, клевал колодезный «журавль», и только кирпичные трубы, ржавые короба вентиляции с китайскими шапочками козырьков да проваленный плоский шифер цехов консервного завода, бывшего «Кадо», отличались на этом пасторальном фоне сравнительной «индустриальностью».

Оттуда, от консервного завода, и раздавались, судя по всему, звуки перестрелки, и возле развалин мелькали, сутулясь и приседая, коричневые человечки…

«Всё-таки румыны…» — удовлетворенно хмыкнул Сергей.

И на дороге, идущей мимо завода к селу, стоял камуфлированный осенним листопадом фургон.

Не один, судя по желтоватым клубам пыли… ещё не осевшей пыли. Другой, видимо, объезжал развалины разбомбленного завода с другой стороны…

* * *

Родриго Виеске никогда — кроме раннего детства, разумеется, когда мама следила, чтобы он не зевал в костёле во время пения «Ave Maria» — не был ревностным католиком. Вот ревностным пионером, — да, довелось. Приняли в пионеры-ленинцы, как только он попал в Коминтерновский или, как его ещё тогда называли, «испанский» детский дом под Ленинградом. Не слишком-то понимая, куда именно приняли, — но, судя по всему, куда надо…

Красные знамёна, бой краснолаковых барабанов, фанфары празднично блистающих горнов — и сразу не просто в пионеры, а в старшие, так, что можно было командовать младшей ребятне: «Izquierdo, derecho!»[10]