Читать книгу - "Википроза. Два Дао - Борис Акунин"

на гимназическом вечере «Песнь о буревестнике», мечтал реять смело и свободно над седым от пены морем? Сам себе выбрал судьбу, пингвином в утесах не отсидишься. Судьба привязала тебя к буревестнику Зиновьеву. Он рухнет — и ты вместе с ним. Значит, выбора нет. Нужно взлетать. Куда, ради чего? Это ГэЗэ во что бы то ни стало должен первенствовать и властвовать, а мне-то оно на что, кисло думал Абрамов. На кой ляд мне кресло заведующего ОМС, тысячи штатных сотрудников и миллионы сознательных пролетариев по всему свету? Мировой революции не будет. Будут только секретные операции, кровавые акции, бесполезные жертвы, новые поганые задания вроде нынешнего. Пожар в сумасшедшем доме — вот что такое моя жизнь.

Смотрел в окно служебного «бьюика» на обычных людей, спешивших по обычным делам, и люто тосковал по нормальности, которой никогда не знал и никогда не узнает. Ответа на главный вопрос бытия «чего ради оно всё?» не было.

Это Абрамов так думал в половине седьмого. А час спустя, выходя из квартиры с саквояжем, получил его, этот самый ответ.

Зельма обняла на прощанье, прижалась щекой к щеке, а снизу за ногу обхватил Сандрик, и вдруг, в этот самый миг всё стало предельно ясно.

«Оно всё» ради вот этого. Чтоб в доме горел свет, и обнимала любимая, и сын дергал за штанину, картаво требовал: «Папка, пливези с моля бескозылку». Ради этого стоило жить, прорываться сквозь колючую проволоку. Как тогда, во время атаки на Румынском фронте.

И ведь Зельма поняла это намного раньше. Еще в Ницце, когда ее с семимесячным Сандриком арестовала французская полиция и следователь, мерзавец, угрожал навсегда разлучить с сыном. Когда выкрутились, Зельма сказала: «Всё, Саша. С этим кончено. Я буду жить ради Сандрика». А раньше жила ради Мировой Революции.

В самых главных вещах женщины умнее нас.

И Абрамову сразу стало спокойно. Цель определилась. Если ради нее на данном этапе требуется, чтобы председатель Коминтерна свалил генерального секретаря ЦК ВКП(б), значит, так тому и быть.

Больше про личное Абрамов не думал. Только про полученное задание.

На самом дальнем перроне вокзала, предназначенном для поездов особого назначения и потому безлюдном, попыхивал дымом мощный паровоз, к которому был прицеплен один-единственный вагон. Приблизившись, Абрамов увидел у лесенки спецпроводника, Корину в шляпке и мужчину в фуражке. Проводнику он показал мандат и удостоверение, качнул головой на Зинаиду: «Со мной». Ей просто кивнул. Посыльному сказал: «Доставил? Давай». Взял большой холщовый баул для переноса документов, присвистнул — тяжелый. Раз бессарабский проект Котовского рассматривался Коминтерном, первая (секретная) секция Инфоотдела должна была собрать на комкора полное досье. Видно, имелось, что собирать.

Вагон был устроен так: коридорчик с четырьмя дверями и салон с длинным рабочим столом.

— Занимай любое купе, — сказал Абрамов помощнице. — Как обустроишься, двигай ко мне. Видишь, сколько работы?

Сам он в купе даже не вошел, только поставил у входа саквояж.

Едва принялся доставать из баула папки, поезд плавно, без звонков-гудков тронулся. Зато, разогнавшись до «чрезвычайной» скорости (по инструкции — не меньше 100 километров в час), машинист принялся почти без остановки отрывисто сигналить: «Ду-дууу, ду-дуу! Чрезвычайный идет!»

— Скажи болвану, чтоб перестал гудеть! — рявкнул Абрамов застывшему в проходе спецпроводнику. — Нам работать!

— У него же инструкция…

— Хренукция! Исполняй приказ!

Вошла Корина. Шляпку сняла, перчатки оставила. Никогда с ними не расставалась. Чтобы при рукопожатии, знакомясь или здороваясь, не касаться кожи другого человека. Из-за перчаток и одевалась по-дамски. Так-то ничего дамского и вообще женского в Кориной не было. Говорила она отрывисто, без вежливостей, движения резкие, взгляд прямой и жесткий. Пару раз, за границей, Абрамов видел, как к стройной, элегантной барышне подкатывали ухажеры, знакомиться. Корина повернет голову, посмотрит кобелю в глаза, молча — тот бледнеет и отваливает.

По обычным человеческим меркам Корину, вероятно, следовало считать психической, однако мозг у оперсотрудницы высшей категории работал, как часы. Среди нашей коминтерновской братии нормальные вообще редкость, напомнил себе Абрамов, глядя, как помощница брезгливо протирает стул, прежде чем сесть. К Зинаидиной мании Абрамов относился с пониманием — знал, откуда она взялась. С тех пор прошло сколько? Шесть лет?

Лицо у Кориной было почти классической красоты, как у греческой мраморной богини. «Почти» — потому что точеный нос в месте старого перелома слегка кривился. Из-за поврежденной перегородки Корина говорила гнусовато и подшмыгивала. Ей предлагали сделать операцию, называется «ринокоррекция» — отказалась.

Они разделили папки по-честному, пополам. Каждый взял из письменного прибора по отточенному красному карандашу.

— Работаем, Зинаида. Ищем альтернативные мотивы. Сама знаешь, учить не надо. Ориентировку — куда и зачем едем — прочитала?

На риторический вопрос Корина не ответила. Не любила сотрясать воздух. Она уже углубилась в чтение.

И это я у них машина, подумал Абрамов, вспомнив слова ГэЗэ. Да по сравнению с Зинаидой я трепетная Наташа Ростова.

— Ишь ты, даже из Департамента полиции, — пробормотал он, придвигая толстенную папищу с двуглавым орлом. — Обстоятельно потрудился Инфоотдел…

Надолго установилось молчание. Стучали колеса, шуршала бумага, позвякивали ложечки в принесенных проводником стаканах.

— Глянь те страницы, где я сделал закладки. Сбоку отчеркнуто красным, — сказал Абрамов два часа спустя, закончив просмотр полицейских документов.

Его заинтересовали три эпизода.

Во-первых, ограбление купца первой гильдии Блюмберга, совершенное шайкой Котовского (теперь ее полагалось называть «группа революционеров-экспроприаторов») в январе 1916 года. Это единственный в уголовной карьере Котовского случай, когда пролилась кровь — жена купца была ранена случайным выстрелом в шею. Выяснить, не умерла ли купчиха годы спустя от последствий ранения. Яков Блюмберг в Одессе был человек известный, с долгой памятью и непростыми связями. Мог отомстить.

Во-вторых, «арест знаменитого налетчика Григория Иванова сына Котовского, он же Бритый, он же Джентльмен» по «доносу неустановленного лица» в июне 1916 года. Тут уже две пули при задержании получил сам Котовский, хотя сопротивления не оказывал. Стрелял кишиневский полицмейстер Славинский. Возможно что-то личное. Установить, где Степан Осипович Славинский сейчас. Ну и «неустановленное лицо», конечно, тоже заслуживает внимания. Раз оно не установлено, это лицо, значит, не явилось за наградой (немаленькой, три тысячи рублей). Личные счеты, ненависть?

В-третьих, самый последний «старорежимный» рапорт, так и не пошедший по инстанциям за упразднением оных. Начальник Одесского тюремного замка докладывает уже несуществующему начальству о том, как в марте 1917 года заключенные уголовного блока во главе с «освобожденным от смертной казни арестантом Г. Котовским» разоружили конвойных и установили на территории тюрьмы «республику» с собственными законами. Где законы, там и наказания. Надо будет выяснить, не нажил ли Котовский врагов среди бандитов.