Читать книгу - "Шуры-муры на Калининском - Екатерина Рождественская"

Так песня привела в дом новых людей. Дом остался таким же открытым, как и всегда. Но! Пришлось покупать рояль. Купили. Вернее, не купили, а достали. Еле подняли по узкой черной лестнице на седьмой этаж, в лифт никак не влезал. Часа полтора с ним боролись, протискивали, подкладывали мягкие коврики и полотенца, чтоб не оцарапать, уговаривали, обещали поставить в хорошем месте и сразу вызвать настройщика — убедили. После долгой и упорной борьбы рояль наконец водрузили на законные лаковые ножки у Роберта в кабинете. Табуретку к нему сначала подставили кухонную — трехногую, с жестким деревянным сиденьем и совершенно не подходящую по смыслу. Но быстро, в течение недели, заменили на концертную — композиторы-то приходили настоящие, заслуженные, к ним (и к их частям тела) следовало отнестись со всем уважением. Вот и наполнилась квартира музыкой и яркими голосами прекрасных баритонов. Тенора не прибилось ни одного. Среди баритонов выделялись двое — Давид Коб и Мамед Муслимов. К началу семидесятых оба были уже очень известны, выступали в «Голубых огоньках» и во всех праздничных передачах, гастролировали по стране. Они дружили, хотя и с некоторой долей ревности к успеху друг друга, и часто встречались в гостях у Крещенских. Женаты не были, приходили с подругами — и тот и другой считались самыми завидными женихами Москвы.

Павочке очень нравились оба, особого предпочтения не было. Она смотрела на них по-матерински, гордясь знакомством и радуясь их новым песням. А из женщин больше других выделяла Эдвигу Приеху. Она была не как все, совершенно отдельная и немного инопланетная, по повадкам отдаленно похожая на Беллу, что-то в них обеих было такое необъяснимое. Павочка всегда ждала момента, когда Эда придет в длинную, как вагон, квартиру на Калининском, сядет напротив нее за стол и улыбнется. Эда говорила с мягким акцентом, и, как только начинала что-то рассказывать, Паве казалось, что она моментально, как в кино, переносится куда-то туда, за границу, где ни разу так и не побывала. Заграница воспринималась единым целым, опасным и враждебным, но при этом всегда манила и попахивала духами «Шанель номер 5», которые однажды в молодости ей подарил один очень влиятельный товарищ. Еще до Модеста, конечно. Павочка гордо восседала за столом вместе со всеми, чуть прикрывая глаза от тихой радости, и слушала дивную нежную речь Эды. И сразу уплывала мыслями в далекую Польшу, или ГДР, или еще куда, где было так вызывающе прекрасно, с ее личной точки зрения. Еще ей безумно нравилась эта необычная ластящаяся фамилия — Приеха. Павочка произносила ее с некоторым облегчением и усталым придыханием, словно наконец-то вернулась домой, где все милое, родное, свое и вот она я — Прие-е-еха-а-а! А имя какое шикарное! Она всегда уточняла: «Через “Э”, Эдвига». А какой изысканной красавицей она была, с этой взбитой модной прической, стрелками на веках, уходящими за горизонт, лучистыми, чуть печальными глазами и точеной фигуркой манекенщицы, которой все шло, особенно элегантные брючные костюмы, которые носила в обыденной жизни.

Все большие эстрадные концерты проходили в основном на двух площадках, как это любили тогда называть — спрашивали не «где выступаешь», а «на какой площадке», словно речь шла о чем-то несерьезном, вполне легкомысленном и почти детском. Так вот, авторские концерты известных современников шли обычно в Колонном зале Дома Союзов. Разрешение на их проведение добыть было непросто, да и статус автора должен был быть велик — лауреат каких-нибудь комсомольских или взрослых премий, заслуженный артист, имеющий почетные знаки или награды, всякое такое пафосное, что могло приблизить к мечте. Без этого минимального набора и соваться с просьбами в высокие инстанции было глупо, даже бессмысленно. Ведь сначала просьбу-заявление обсуждали на уровне секретариата творческого союза — композиторского или писательского, — а потом, одобрив, уже сам секретариат (это было как местечковое политбюро, совсем мелкого масштаба, политбюро композиторов, скажем, или политбюро писателей) обращался в нужный отдел ЦК, который и решал вопрос, достоин ли тот или иной творец такого большого почета и праздника, заслужил ли своими произведениями столь важное событие, как концерт в Колонном зале. Ведь место-то какое торжественное, там самих Ленина со Сталиным хоронили, столпов марксизма-ленинизма, основателей всего и вся, а тут, ишь, какой-то простой смертный композитор собирается лезть на великую сцену со своими песенками! Поэтому долго и тщательно претендентов и отбирали, чтоб не размыть эпохальное.

Другим достойным местом для торжественных мероприятий стал концертный зал «Россия», новый, только что отстроенный по последнему слову техники. Вот у творцов и шла вечная внутренняя борьба: что просить — Колонный, пафосный, парадный и значимый, или новый — огромный, на две с половиной тыщи зрителей, светлый и самый что ни на есть современный.

Но главное не это, главное то, что оба зала были, как говорится, в пешей доступности от квартиры Крещенских. Поэтому после сборных или авторских концертов друзья по проторенной дорожке шли куда? Правильно, к Алке с Робой! Калининский проспект, дом 28, седьмой этаж, квартира 36. И не потому, что все остальные творцы не приглашали к себе — еще как приглашали! — и не потому, что после концертов не накрывали фуршеты — накрывали, еще какие! Просто так уж повелось, выработалась привычка, если хотите — с тех самых пор, как Роберт женился на Алене во дворе на Поварской, произошла между ними какая-то волшебная химическая реакция, глазу незаметная, эфемерная, неосязаемая, но чертовски привлекающая к ним людей. И еще одна очень важная деталь — стремились гости на стихи, на хорошие стихи. Умел Роберт тихо, мудро и не суетясь сказать о главном. Не то чтоб специально устраивались поэтические вечера, совсем нет, но любой прием гостей, пусть даже мимолетный, означал всегда вот что: «А д-давайте я вам стишки почитаю, у меня тут новенькое н-накопилось…» — чуть заикаясь, говорил Роберт и выкладывал на стол листки, исписанные убористым наклонным почерком. И дым, тишина, задумчивые глаза друзей, глухой и чуть монотонный голос хозяина, и Алена, с любовью и нежностью глядящая на него: