Читать книгу - "Наследники исполина - Ольга Игоревна Елисеева"

Екатерина лежала на диване, слушая, как падает снег. Иногда ей действительно казалось, что она это слышит. Руки были заведены за голову, ноги скрещены и закинуты за подлокотник. Валяться днем, тем более на диване, тем более с чашкой кофе на животе и французской газетой — страшный моветон. Верх желаний для любой дамы, в тайне бросившей вызов обществу. Но все же Като чего-то не хватало для полного душевного равновесия. Может быть, здесь, между пальцами. Чего именно, она не знала, и потому взяла карандаш и начала его покусывать.

Настроение было прекрасное. «С чего бы это? Тетя в гробу. Петр требует развода. Французы отказали в деньгах… Положение не позавидуешь». Но на сердце царили такая ясность и покой, словно все это: и наглухо замерзший простор Невы, и золотой Шпиль Петропавловки, и дробный стуку копыт под окном — только для нее и существует.

«А хорошо бы сейчас Брюсша пожаловала, — улыбнулась Екатерина. — Закрыть бы дверь на ключ, достать из шкафа две рюмочки апельсинового ликеру и поболтать… Какой мальчик меня сопровождал к Бретейлю! Все-таки у меня душа истинного коллекционера. — Като с сожалением вздохнула. — Знаю, что не мое и моим никогда не будет, а не отдать должного не могу. Какие руки, какие плечи, да весь постав! Как у статуи в Летнем саду. А волосы, нос, брови — вот где порода-то. Гри Гри хоть и хорош до безумия, но дворняга. Хватило же ума рекомендовать мне именно этого своего приятеля! Впрочем, я не в обиде. Там ума палата. Он нам нужен».

Като вспомнила, как Потемкин краснел и давился словами, сидя с ней в карете на обратном пути от французского посла. «Смешной мальчик». Ей захотелось его вдруг, как хочется яблока. А яблоки с мороза хороши, особенно с горячим шоколадом, когда зубы стынут до ломоты в твердой ледяной мякоти, а сок пузырится на губах. Попеременно то кусать, то тянуть густую горьковатую сладость, мягко обволакивавшую язык.

Вообще она в последнее время слишком многого хотела. И это было весело.

Кто-то осторожно постучал в дверь пальцем. «Э-эй!»

— Открыто! — Крикнула Екатерина, поднявшись на локтях. Желания исполнялись по определению. Голос принадлежал графине Брюс. В комнату вихрем впорхнула долгожданная Парас вся в шелесте зеленого шелка и блеске оправленного в серебро изумрудного бондо. Глаза ее сверкали, щеки пылали, маленькая грудь высоко вздымалась и опускалась под прозрачным газовым шарфом.

— Като! — Она кинулась к дивану, разметав по полу длиннющий шлейф. — Радость-то! Радость-то какая! — Чуть раскосые оливковые очи графини наполнились слезами, губы дрожали, растягиваясь в счастливой улыбке. — Воля! Воля!

— Да что случилось-то? — Като села и взяла подругу за руки. — Успокойся, скажи толком.

— Жизнь моя! — Удивилась Прасковья Александровна. — Да как же так? Ты не знаешь? Государь манифест объявил. Воля!

Екатерина вся сжалась, стараясь не выказать волнения.

— Поздравляю, — она поцеловала подругу в щеку.

— Да ты не рада? — Потрясенно отклонилась от нее графиня.

— Что ты, Парас. У меня голова гудит, как колокол. Извини меня, мне надо убраться…

Прасковья Александровна встала и, поклонившись, двинулась к двери.

«Возьми себя в руки! — Спохватилась Екатерина. — Что ты себе позволяешь? Ты должна быть счастлива вместе со всеми. Брюс уже отпугнула. — Она кинулась вслед за подругой. — Догадался! Умник! Чем дворян к себе привязать!»

Като и не знала, что способна на приступ такой обжигающей ненависти к мужу. Не презрение, не гадливость. А холодный, бессильный гнев. «Сильный ход. Кто же тебе подсказал?» Но сейчас думать об этом было некогда, надо было ловить Брюс. Обняв графиню сзади, императрица попыталась повернуть ее к себе.

— Прости, Парас, я и правда слегка не здорова.

— Мне казалось, что этот ты вколотила в голову своему мужу счастливую идею, — обиженно заметила Брюсша.

Екатерина помедлила.

— Ты права, — ее голос уже был спокоен и доброжелателен, — мне не раз приходилось твердить ему о необходимости освободить дворян от службы, но… я никак не предполагала, что он послушается.

Графиня расцвела.

— Государь был бы не так уж плох в добрых руках, — счастье так и звенело в голосе Прасковьи Александровны. — Я всегда говорила, что в нем нет зла. Он простоват и только.

«Это как раз та простота, которая хуже воровства», — мелькнуло в голове у Екатерины. Императрица чувствовала, что опора выбита у нее из-под ног, и она безудержно летит в пропасть. Всеми презираемый государь в одно мгновение, как по волшебству, сделался любим. Сердца подданных, еще вчера источавшие злобу, прониклись сочувствием и симпатией. «Воля! Здесь все помешаны на воле. Лишь бы не служить! Лень и невежество — вот идеал дворянской жизни. — Екатерина скосила глаза на Брюс. — Ну чего, спрашивается, она-то рада? Или ее силком ко двору тянули? Баба — не солдат, не чиновник. А тоже глаза от счастья в слезах. Воля!»

— Подожди меня здесь, — сказала императрица подруге. — Я хотела одеться к выходу.

Все рухнуло. Екатерина чувствовала себя безнадежно обманутой. Ее дело теперь было только в том, чтобы не показывать виду, как она раздавлена. Набеленное тревожное лицо смотрело на женщину из глубины зеркала. «Я похожа на грустного Пьеро». Като захотелось нарисовать у себя под глазом длинную черную слезинку. Но вместо этого она взяла кирпичную помаду и густо навела губы предав им полноту и довольство. «Мы сегодня Арлекин». Жарко пылали под слоем неестественно розовых румян щеки. Держаться следовало до конца. Пусть это тяжелый удар, но муж не увидит ее поникшей. Она сейчас пойдет и будет радоваться вместе со всеми. Она обязаны разделить их счастье.

Забывать о трауре не следовало, но сменить простое черное платье на более роскошное согласно обстоятельствам она была обязана. Като нашла свой серый, как вороненая сталь, робронт, который когда-то шился специально после смерти ее отца и который Елисавет запретила ей надевать, потому что величественное одеяние, слишком подчеркивало красоту невестки. Точно собранное из ночного мрака платье шумело при каждом шаге, запах пряных духов волнами исходил от кружев и слегка мутил женщине голову. Алая лента св. Екатерины широкой полосой рассекала грудь.

Верная Шаргородская поставила на стол серебряную шкатулку со сломанным замочком. На синем бархате переливались глубоким малиновым цветом крупные серьги и шейный бант-склаваж из благородной шпинели. Прическа казалась словно забрызгана несколькими каплями крови. Слева Екатерина вставила в волосы тяжелый рубиновый эгрет. Теперь она была вполне довольна. Ее облик казался достаточно строг, чтоб не оскорбить память покойной государыни, и одновременно императрицу никто не мог бы обвинить в подчеркнутом равнодушии к торжественному событию.

Из уборной Екатерина выплыла в будуар, где ее ожидала Брюс. Графиня райской птицей спорхнула с подлокотника кресла и захлопала в ладоши.

— Charmant! Charmant! Ты воплощение вкуса, дорогая!