Читать книгу - "Миром правят Ротшильды. История моей семьи - Ги де Ротшильд"

Силы притяжения действуют мгновенно, будущее же всегда – только гипотеза. У меня был семейный очаг, была работа, коллеги, друзья, родственники, ясно намеченный жизненный путь и явная склонность к предназначенной мне судьбой жизни. Мне повезло, и я вышел невредимым из военных передряг; я с радостью снова стал одним из Ротшильдов, французским банкиром, и был полон решимости сделать все, чтобы оживить Дом Ротшильдов и поднять престиж семьи.

Сразу после моего возвращения в Париж в 1944 году и даже прежде, чем я успел демобилизоваться, я оказался де-факто хозяином семейного предприятия «Братья Ротшильды». Мои кузены Ален и Эли, сыновья Робера Ротшильда, возвратились из плена, где с ними обращались так же, как и с другими французскими офицерами, поскольку немецкая армия соблюдала в лагерях военнопленных международные конвенции. Но во время крушения 1940 года я один взял на себя ответственность за спасение всего того, что можно было спасти; именно я сразу после освобождения Парижа приступил к восстановлению деятельности нашего Дома. Наконец, их отец и мой, которые, после смерти дяди Эдмона, остались единственными акционерами старшего поколения, передали бразды правления в руки поколения следующего, где я был самым старшим. Таким образом, я оказался «первым среди равных», занимая положение, равное посту генерального директора и президента. И это продлилось тридцать пять лет…

Несмотря на недостаток опыта – а я начал работать в банке всего лишь за восемь лет до начала войны, несмотря на отсутствие рядом со мной опытного коллеги, который мог бы стать мне наставником или вдохновителем, потому что у меня не было никакого плана развития на будущее, я не мучился вопросами. Я впрягся в работу, исполненный решимости. Прежде всего следовало научиться противостоять повседневным проблемам, а им не было числа.

В период между Первой и Второй мировыми войнами банковская и финансовая деятельность Дома Ротшильдов развивалась слабо (помощь нашим венским кузенам, понесшим большой ущерб, стала наиболее заметным делом этого периода). К этим почти застойным годам следует прибавить наступивший после поражения Франции четырехлетний ликвидационный период, и тогда легко представить, в каком состоянии находился наш добрый старый банк. Когда я в 1944 году вернулся в Париж, осталось человек пять-шесть служащих, вместе с которыми я нередко обедал в полуподвале, оставленном в нашем распоряжении, поскольку всю остальную часть здания занимала «Национальная помощь». У банка осталась лишь горстка клиентов, вклады на жалкую сумму, немного акций, а в кассе почти ничего – с такими активами мы и думать не могли о том, чтобы наладить деятельность!

Еще одна не прибавлявшая оптимизма проблема, с которой банк раньше никогда не сталкивался, – наличие в Бурбуле сотни служащих в возрасте семидесяти-восьмидесяти лет, которых не увольняли и которым платили во время войны по вполне понятным человеческим мотивам. Наконец, в дирекции рядом со мной работали Рене Фийон и Робер Ланглуа, которые, хоть и показали себя достойно во время оккупации, тем не менее, не имели навыков работы в банке. Пришлось мне обратиться к Андре Легро, служившему в 1940 году под моим командованием, а затем поступившему на службу в «Креди Лионне». Но его опыт работы ограничивался руководством филиалом банка.

Напомню, кроме того, особенно для моих молодых читателей, что война и оккупация разорили страну до такой степени, что простой возврат к экономическим показателям 1939 года, какими бы скромными они ни были, казался неосуществимой мечтой. Никто в то время среди руководителей французской экономики, с которыми мне довелось встречаться, и представить себе не мог, какой великолепный рывок совершит Франция в последующие три десятилетия, рывок, который вернет ей одно из первых мест в европейской экономике.

* * *

Поскольку будущее представлялось непредсказуемым, я не позволял себе увлекаться революционными преобразованиями, и уж совсем не хотелось мне тревожить отца в те немногие годы, что ему оставалось жить.

Несмотря на конъюнктуру, которую, прибегнув к эвфемизму, следовало бы назвать малопривлекательной, я был полон решимости возвратить банку былую славу и вернуть имя Ротшильдов в мир живых. Мне казалось, что в этой обстановке неуверенности следовало более, чем когда-либо, вспомнить об истории нашей семьи, о ее традициях и принципах, в которых я черпал вдохновение и силы, чтобы действовать. Я во что бы то ни стало хотел сберечь безупречную репутацию, которая нам досталась в наследство, и занять подобающее Ротшильдам место в обществе грядущей второй половины века, а потому я выработал план, который если и не гарантировал возрождение Дома Ротшильдов, то хотя бы подготавливал его.

Первоочередная задача заключалась в том, чтобы получить обратно пакеты акций семьи, рассеянные по дружественным банкам в результате продажи по секвестру. Поскольку закон о возвращении нам средств, утраченных после 1940 года в процессе ликвидации, вступил в силу, эта операция стала необходимой. В то же время, мне пришлось решать самые разнообразные проблемы финансового и налогового плана, возникшие после возвращения из-за границы моего отца и дяди Робера.

Решая первую задачу, я убедился в том, что, хотя в период между двумя войнами объем делового оборота банка из-за ограниченных инвестиций был весьма невелик, семья, тем не менее, располагала значительными активами во многих обществах, где Ротшильды часто были главными акционерами. Итак, с одной стороны, едва живой банк, а с другой – компании, процветающие благодаря инвестициям Ротшильдов! «Элементарно, дорогой Ватсон!» – подумал я. И сосредоточился на проблеме, затрагивавшей, в первую очередь, компанию «Компани дю Нор», которую по традиции контролировал банк. Сеть железных дорог, созданная моим прапрадедом Джеймсом, была национализирована (уже!..) в 1937 году. Но компания сохранила активы и создала из них резервы. Этот капитал, котировавшийся на бирже и рассеянный среди многих держателей акций, представлял собой мощное орудие, к которому можно было бы в будущем прибегнуть (мой отец еще оставался административным директором). Однако я быстро понял, что ситуация не созрела для того, чтобы использовать этот потенциал, и обратился к другим акционерным обществам, где мы были основными акционерами… и акционерами безгласными! Так когда-то решил мой отец, наследник философии особого рода, согласно которой имя Ротшильдов, даже если они были главными акционерами, ни в коем случае не должно было связываться с компанией, акции которой распространялись среди широкой публики. Отец утверждал, что, если в такой компании что-нибудь пойдет плохо, Ротшильды почувствуют свою финансовую ответственность и будут вынуждены действовать, чтобы спасти репутацию. В своих рассуждениях он шел еще дальше: он даже не хотел, чтобы банк управлял вложениями своих клиентов. Отец говорил так: «Если клиент в выигрыше, он считает, что все идет нормально, если он потеряет деньги, то скажет: меня разорили Ротшильды». (На самом деле доля истины в его сетованиях была велика. Но неблагодарность отдельных клиентов или возможная критика с их стороны не оправдывают отказа от своего ремесла.) Будучи последовательным в своих убеждениях, мой отец держался на расстоянии от акционерных обществ, в которых семья имела значительные вложения. Он назначал туда главами высокопоставленных персон и лишь раз в год выслушивал то, что эти господа благоволили рассказать ему. Конечно, никто из этих руководителей не отказывался от свободы, которая им столь щедро предоставлялась и, более того, навязывалась. Все вели собственную политику и в своем послушании доходили до того, что устанавливали банковские связи даже за пределами улицы Лаффит!