Читать книгу - "Черчилль - Франсуа Бедарида"

* * *

Надо сказать, что разразившаяся война застала Черчилля врасплох. Ирландские события заставили его забыть о покушении в Сараево: как и большинство британских политиков, он не проявлял особого интереса к Балканам. Однако все изменилось 23 июля, когда Австро-Венгрия направила ультиматум Сербии. На этот раз сигнал был достаточно громким, угроза вооруженного противостояния в Европе оказалась вполне реальной. В вихре событий, принимавших с каждым днем все более серьезный оборот, Черчилль не растерялся. Его решительность четко выделялась на фоне колебаний и сомнений большинства министров. Внутри самого кабинета произошел раскол. Многие министры, верные либеральной традиции, образовали нечто вроде партии пацифистов, они скорее подали бы в отставку, чем согласились вступить в войну.

В отличие от них Уинстон, отличавшийся, бесспорно, самым пылким нравом в правительстве Асквита, убеждал остальных в необходимости занять жесткую позицию, хотя дальнейшее развитие событий внушало ему все больше опасений. Он испытывал отвращение и ужас при мысли о кровопролитной войне и в то же время с волнением предвкушал грядущие великие свершения. Конечно, слово Черчилля не было решающим при обсуждении вопроса о вступлении Великобритании в вооруженный конфликт, тем не менее, именно он выступил с двумя ключевыми предложениями, которые поддержал премьер-министр, а затем и весь кабинет. Прежде всего, во вторник 28 июля — в этот день Австро-Венгрия объявила войну Сербии — он предложил отдать приказ кораблям британского флота тайно занять военные позиции на своих базах у берегов Шотландии, с тем, чтобы германский флот не застал островитян врасплох. На следующий день главнокомандующие британского флота получили приказ принять меры повышенной боевой готовности. А в ночь с субботы 1 августа на воскресенье, после того как стало известно, что Германия объявила войну России, Черчилль предложил начать всеобщую мобилизацию британского флота.

В эти полные драматизма дни кое-кто обвинял Черчилля в безрассудстве и нездоровой воинственности. Однако если верить лорду Бивербруку, он, напротив, вел себя, как и подобало государственному мужу. Черчилль не был угнетен, не проявлял излишнего беспокойства, не паниковал, он спокойно, с должным хладнокровием выполнял свою работу^[99]. Означало ли это, что в чрезвычайных ситуациях лишь полнее проявлялись его способности, что шло ему только на пользу? Его письма, адресованные жене, помогают постичь всю противоречивость и удивительный склад этого человека. «Дорогая, — писал он 28 июля, — судя по всему, дело идет к катастрофе, к полному краху. (...) Все эти приготовления меня буквально завораживают. (...) Но война — это всегда неизвестность, ее исход невозможно предсказать. Я не пожалею жизни, чтобы сохранить величие, благополучие и свободу нашей Родины». И три месяца спустя: «Тучи сгущаются. (...) Все активно готовятся к войне, которая может начаться в любой момент. Мы готовы. (...) Я жду только победы»^[100].

Для Великобритании час пробил во вторник вечером 4 августа. В этот день в двадцать три часа по лондонскому времени истекал срок ультиматума, требовавшего от Германии соблюдения бельгийского нейтралитета. В военном штабе адмиралтейства, куда приходили телеграммы, сообщавшие обо всех маневрах кораблей британского военно-морского флота вокруг первого лорда собрались первый морской лорд, штабные командиры и несколько французских адмиралов. Вдали слышались крики толпы, обрывки «Боже, храни короля». Вдруг ровно в двадцать три часа раскрылись окна адмиралтейства, осветив темноту улицы, и раздался бой Биг-Бена. С последним ударом часов во все подразделения военно-морского флота Великобритании полетели телеграммы с приказом: «Начать военные действия против Германии».