Читать книгу - "Если бы я была королевой. Дневник - Мария Башкирцева"

Я взглянула на его письмо: «Мне так нужно от вас слово утешения», – эта фраза перевернула мне сердце, и я чуть было не стала винить сама себя!

А потом… Какой ужас: воображать себя влюбленной, но не уметь любить! Потому что не могу я любить такого человека, как он: невежественного, слабого, зависимого. Любви во мне нет – одна тоска. <…>

Вторник, 22 (10) августа 1876 года

Здешняя жизнь далека от сердечного гостеприимства дяди Степана и тети Мари^[62], которые уступили мне свою спальню и служили мне, как негры. Но здесь все по-другому – там я была в краю друзей, все равно что дома; а сюда явилась, хвастаясь приобретенными связями и попирая собственными ножками сотни ссор и миллионы неприятностей.

Отец – человек сухой, с детства оскорбленный и униженный своим ужасным отцом, генералом. Едва он стал богат и свободен, бросился прожигать жизнь и растратил половину состояния.

Подстрекаемый самолюбием и мальчишеской гордыней, он предпочитает казаться чудовищем, лишь бы не выдать свои чувства, особенно если что-то его растрогает; в этом он похож на меня.

Слепой бы заметил, до чего он рад меня видеть, и он даже дает мне слегка это понять, когда мы одни. <…>

Среда, 23 (11) августа 1876 года

Написала маме, почти так же подробно, как в дневнике. Это поможет ей больше всех лекарств на свете. Притворяюсь, будто я в восторге, хотя на самом деле восторги еще не наступили; описала ей все как есть, но, правду сказать, я еще далеко не уверена, что доведу эту историю до благополучного конца. Ладно, посмотрим. Бог не без милостей.

Забавлялась разговорами с крестьянами, которых мы встретили на дороге и в лесу, и представьте себе («представьте себе» – это из лексикона консьержей), я вполне сносно изъясняюсь по-малороссийски. Ворскла, речка, протекающая через деревню моего отца, летом так мелеет, что можно перейти ее вброд, но весной это настоящая река. Мне пришло в голову заставить мою лошадь шлепать по воде: я задрала амазонку и въехала прямо в реку. Мне было очень приятно, и зрелище, надо думать, было бесподобное. Вода доходила лошади до колена.

От солнца и верховой езды я разгорячилась и попробовала, как звучит голос, он теперь мало-помалу ко мне возвращается. Спела Lacrimosa из «Реквиема», как в Риме.

Отец дожидался под колоннадой и оглядел нас с удовлетворением.

– Ну как? Я обманула вас и амазонка мне не к лицу? Спросите у Паши, какова я наездница.

– В самом деле, гм! Да, право, недурно.

А сам все глядел на меня с довольным видом.

Ничуть не жалею, что привезла с собой тридцать платьев: тщеславию отца это, должно быть, льстит. <…>

Сейчас приехал Милорадович^[63], с сундуком и слугой. Он приветствовал меня, я ответила на обычные комплименты и пошла переодеться, предупредив, что сейчас вернусь.

Вернулась в платье из восточного газа с двухметровым шлейфом, в шелковом корсаже, спереди очень открытом, в стиле Людовика XV, и завязанном большим белым бантом. Юбка, разумеется, без всякой отделки, а шлейф квадратный.

Милорадович заговорил со мной о туалетах и похвалил мой наряд. <…> Говорят, что он глуп, а он беседует обо всем: о музыке, об искусствах, о науках. Правда, говорила больше я, а он только поддакивал: «Вы совершенно правы, разумеется, это так и есть».

О своем учении я помалкивала, боясь его отпугнуть. Но за столом не удержалась от искушения и процитировала стих на латыни, а потом разговорилась с доктором о классической литературе и современных подражаниях.

Последовало восклицание, что я поразительное существо, что я способна беседовать обо всем на свете, что я легко могу поддержать разговор на любую тему.

Папа предпринимал героические усилия, чтобы скрыть распиравшую его гордость. <…>

В десять отец дал знак расходиться. <…>

А я сказала отцу:

– Знаете, как мы поступим? Когда я поеду за границу, вы отправитесь вместе со мной.

– Хорошо, я подумаю, может быть, так и сделаем. <…>

Суббота, 26 (14) августа 1876 года

В деревне умрешь от скуки!

<…>

С удивительной быстротой набросала два портрета, отца и Поля, все вместе заняло тридцать пять минут.