Читать книгу - "Погоня за ветром - Олег Игоревич Яковлев"

её брата?! Эта мысль повергала молодую княгиню в ужас. Долгие часы она молилась, простаивая на коленях перед иконой Спасителя, обливалась слезами, молила Господа о прощении за свой грех.

Нет, она не держала на Варлаама великого зла, он казался ей не столь уж и виноватым, но иметь от него сына или дочь она ни за что не хотела. Она упрямо старалась убедить сама себя, что зачала от мужа, что её будущий ребёнок — Шварнов. Но уверенности и спокойствия в душе у молодой княгини не прибавлялось.

Раздумчиво расхаживая по переходам княжеского замка, Альдона вспоминала прошлое, покойного отца, Миндовга, и мать, княгиню Марфу, которая едва не в открытую жила с одним немецким рыцарем, Сильвестром. Отец знал, но терпел, до поры до времени не обращая внимания на поведение супруги. Он даже принял латинскую веру, а потом, решив, что его час пробил, выгнал из Кернова католических попов, напал на немцев и искрошил их войско на озере Дурбе. Сильвестр тогда успел унести ноги в Ригу, а мать внезапно умерла. Незадолго перед этими событиями Альдону выдали замуж, потом в Литве был заговор, отца убили, и тогда Войшелг вышел из стен монастыря и начал свою месть.

Альдона помнила, как единожды случайно увидела свою мать в объятиях Сильвестра, как свет свечи в обширном покое, украшенном шпалерами, выхватил из темноты белую, бесстыдно обнажённую грудь матери, как раздавался в вечерней тишине её сладостный весёлый смех, как грубые большие руки наглого развратника Сильвестра ласкали упругое тело княгини. Тогда Альдона возненавидела мать, и даже к гробу её не подошла, не простилась с ней, а теперь вот внезапно подумала: а чем она-то, собственно, лучше покойной княгини Марфы — тоже изменила мужу, причём самым постыдным способом. Но никак не могла Альдона поставить в один ряд Сильвестра и Варлаама — настолько разные были они люди.

Холопка передала, что муж и свекровь ждут её в горнице. Спохватившись, Альдона заторопилась вниз по лестнице. Она решила, что как раз сейчас и скажет Шварну о будущем чаде.

В горнице царил полумрак. Кое-где на стенах горели зажжённые смоляные факелы. Перед грубо сколоченным деревянным столом, за которым сидел Шварн, стояли его ближние советники — молодой князь Трайден и нобиль Маненвид. Юрата, сложив руки на коленях, надменно поджав губы, с непроницаемым лицом восседала по левую руку от сына. За её креслом, покусывая широкие усы, застыл боярин Григорий Васильевич.

— Дак что ж, мать? Мыслишь, в Холм мне воротить? — спрашивал Шварн, ёрзая на скамье.

— Надобно тебе тамо быть, сын, — спокойным, твёрдым голосом ответила ему Юрата.

— Ты что скажешь, боярин? — повернулся Шварн к Григорию.

— Твоя мудрая мать, княже, боится новых козней князя Льва. Как бы не стал он сговариваться за нашими спинами…

Шварн гневно оборвал боярина:

— Рази не помнишь ты, как клялся Лев на кресте святом у гроба батюшки, что не пойдёт на меня войною, соуз имея с ляхами и уграми?!

— Не о ляхах, не о уграх толковню веду, светлый княже. Есть у нас враги пострашнее.

Шварн нахмурился.

Юрата, не выдержав, крикнула ему:

— Да о татарах, о них, нехристях окаянных, говорим! Нешто не разумеешь?!

— Лев… с татарами… — Шварн изумлённо, широко раскрытыми глазами уставился на мать. — Да нет, не посмеет он.

Юрата криво усмехнулась.

— Добр ты, сын, — сказала она. — Излиха добр. Вот добротою-то твоей и пользуются недруги твои.

— Вы что думаете? — спросил Шварн Трайдена с Маненвидом.

— Мы думаем так. Поезжай, князь, в Холм. Без тебя тут управимся. Немцам покуда не до нас. С Новгородом, с Псковом у них розмирье, — ответил ему Трайден, а лукавый Маненвид с ласковой улыбкой на круглом лице добавил:

— Да и ты, князь, напугал рыцарей немало. Боятся они твоего крепкого меча. Не посмеют больше нападать.

Юрата недовольно поморщилась. Нет, не по нраву был ей этот льстивый нобиль, чуяла она: хитрит Маненвид, держит он за спиной острый нож.

— Стало быть, воистину, надо мне ехать, — заключил со вздохом Шварн, ударяя ладонями по столу.

В горнице воцарилась тишина.

Альдона, до того молчавшая, поднялась со скамьи, вытянулась в струнку и с недоумением спросила:

— Вижу, всё вы решили. А меня, княгиню великую, вы спросили? Моё слово выслушали? Что, за куклу, за холопку безмолвную держите меня?!

— Ты ещё тут перечить старшим будешь, девчонка! — сквозь зубы злобно процедила Юрата.

— Да что ты, лапушка?! — вскочив, бросился успокаивать Альдону Шварн. — Почто гневаешь?! Али не ради блага твово на совет мы здесь собрались?!

— Тяжела я, Шварн, — потупив очи, тихо вымолвила Альдона. — Ребёнок у нас с тобой будет.

— Слава Господу! — Юрата перекрестилась и радостно заулыбалась. — Я-то уж думала, не дождусь внучат.

Не выдержав, Альдона разрыдалась. Шварн порывисто заключил её в объятия.

— Мне всё одно — в Холм, дак в Холм, — всхлипывая, сквозь слёзы шептала молодая княгиня. — Как порешил ты, так и будет. Я… Я всюду с тобою, ладо.

— Ну вот и славно, — сказала, усмехаясь, Юрата. — Боярин Григорий! Распорядись, чтоб возки приготовили. И кмети чтоб собирались, мечи, сабли точили. Дальняя у нас дорога.

21.

Осенью Тихон, соскучившийся по купецкой вдове Матрёне, вырвался-таки из Перемышля в Холм. Варлаам, пользуясь, случаем, тоже отпросился у князя и отъехал во Владимир навестить отца и мать. Друзья простились возле ворот Холма, после чего Варлаам, подгоняя боднями коня, поспешил к берегу Буга.

Стоял октябрь, листва на деревьях, густо покрывавших волынские холмы, желтела и краснела, воздух был свеж и прозрачен, время от времени начинал накрапывать мелкий дождик, но тотчас же и прекращался. Солнце, борясь с хмурыми тучами, прорывалось сквозь серую пелену и согревало путника своим угасающим теплом. Путь был недолог, но Варлаам хотел успеть к Владимиру до заката солнца и потому, достигнув берега реки, погнал скакуна галопом.

После поездки в Литву он запрещал себе даже думать об Альдоне, но нет-нет да и жалили его сердце мысли об этой женщине, он вспоминал её полные презрения глаза в ночь, когда раскрыли заговор Скирмонта. Неужели она желала ему смерти?!

Невесёлые думы Варлаама прервал отчаянный крик, доносящийся с реки. Натянув поводья, отрок заставил коня круто остановиться.

Какой-то человек в мохнатой бараньей шапке барахтался в воде саженях в пятнадцати от