Читать книгу - "Мобилизованная нация. Германия 1939–1945 - Николас Старгардт"

В первый месяц боевых действий Вут, Панзе и им подобные помогали вермахту отличить тех, «кто не может», от тех, «кто не хочет» служить. Они предполагали, что польская кампания станет причиной вспышки случаев «классических военных неврозов», как обстояло дело во время прошлой войны, но выяснилось, что сложности со здоровьем сместились в область расстройств пищеварения и желудочно-кишечного тракта, а не в поле психиатрии. Специалистов вроде Панзе не интересовали сетования офицеров на «нервозность» среди немецких солдат, вследствие которой они в массовом порядке истребляли в Польше гражданских лиц. Вместо того на двух конференциях в январе и феврале 1940 г. выявились попытки провести четкое разграничение между людьми с подлинными «психосоматическими расстройствами» и симулянтами «психопатами», которых рекомендовалось отправлять в концентрационные лагеря. Армия, со своей стороны, ответила формированием трех специальных частей для таких отщепенцев. Задача, как сформулировал ее Отто Вут, состояла в том, чтобы «научить их быть людьми». Сами военные демонстрировали тенденцию большего сочувствия к «отщепенцам», чем психиатры. Именно Верховное главнокомандование вермахта сочло за благо сдержать энтузиазм неврологов, запретив такой крайний метод, как лечение электрическим шоком без согласия пациента; эту терапию применяли для исцеления от контузий в прошлую войну^[159].

Если уж где-то «психоз» и правил бал на самом деле, так это среди военной и гражданской элиты Германии. Ярость и натиск на крошечные группы беспомощных пацифистов и «военных невротиков» в 1939 г. говорят об отчаянном стремлении не просто избежать повторения ошибок прошлой войны, но и вытравить сам ее опыт. Можно назвать это чем-то вроде эксцесса преждевременного насилия, и интеллектуалы, вымостившие ему дорогу, по меньшей мере в половине случаев сами к нацистам не принадлежали. Еще в 1919 г. молодой теолог и бывший военный капеллан Пауль Альтхаус отринул пацифизм и завел речь о необходимости для немцев показать себя достойными милости Божьей, преодолев поражение: «Великий народ, который не выступает со всей решимостью и мощью за свои исторические права… отказывается от своих исторических прав, попросту заслуживает насильственный мир, заковавший его в цепи. Это жестокая, но здоровая и достойная мужчин историческая справедливость».

Проповедь запугивания немцев риском оказаться забытыми Богом давала религиозную поддержку консервативным и радикальным националистам с их интерпретацией ноября 1918 г. как пресловутого «ножа в спину» Германии. И другие лютеране до Альтхауса выдвигали утверждение, будто немцы заменили евреев в качестве «избранного народа», но именно он дал этому современное обоснование. В своей «теологии сотворения» он настаивал, что христианский универсализм может выжить только в отдельных народах, каждый из которых имеет свой характер и индивидуальность и должен познавать планы Бога путем собственной исторической борьбы. Национализм не просто был естественным, он являлся еще и священным долгом. В отличие от кальвинистов с их верой в предначертание судьбы, такое немецкое лютеранство постоянно подчеркивало моральный риск провала. Мешая тонкие субстанции теологической аргументации с воинственной риторикой радикального национализма, отточенной им еще в проповедях Первой мировой, Альтхаус вскоре превратился в грозную и, по сути, ключевую фигуру лютеранского возрождения 1920-х гг. вместе с Вернером Элертом и Эммануилом Хиршем. Он получил престижное место на кафедре теологии в Эрлангене в 1925 г. и годом позже сделался президентом общества Лютера. Этот почетный пост Альтхаус занимал на протяжении следующих сорока лет. В его версии протестантского провиденциализма немцы заняли место богоизбранного народа, однако им еще предстояло путем искупления грехов показать себя достойными Его доверия^[160].

Подобные идеи имели широкое хождение среди представителей образованных классов. 5 сентября 1939 г. Август Тёппервин уже отмечал, что «борьба Адольфа Гитлера против Польши и Англии будет беспощадно тотальной: тотальное применение всех имеющихся в его руках средств, тотальное унижение противника». «Сколь отважно и глубоко учение Лютера об этих двух царствах», – ликовал преподаватель из Золингена. Различие между предписаниями бренного и горнего мира позволяло благочестивому протестанту принять тот факт, что нельзя совершать поступки в этом мире без греха, но все же продолжать заниматься поисками моральных ориентиров в войне, главным образом ссылаясь на теологические доктрины Альтхауса и Хирша. Тёппервин оставался последовательным читателем журнала Eckhart, близкого к Исповедующей церкви, весьма критично настроенного к движению Христиан нацистской Германии и публиковавшему эклектичные подборки немецких авторов от диссидентов-антифашистов, таких как Ганс Каросса и Эдцарт Шапер, до консерваторов вроде Пауля Эрнста и расистов, например Генриха Циллиха. С самого начала сомнения в действиях фюрера подталкивали Тёппервина к мысли, а уж не послан ли Гитлер самим Богом или же послан испытать Бога? Однако учитель не сомневался в праве вождя вести народ и в обязанности немцев держаться – выстоять перед «духом ноября 1918 г.», что тоже входило в список необходимого для собственного духовного спасения. Второй провал послужил бы доказательством того, что народ Германии, увы, все-таки не есть избранная Богом нация^[161].

Такая национальная протестантская версия немецкого искупления являлась одним из вариантов антилиберальной и антидемократической культуры, направленной на преодоление катастрофы, постигшей страну в 1918 г. Наполненные страхом перед повторением истории, консерваторы не сомневались в необходимости вмешаться всеми возможными силами и средствами ради одного – избежать повторного краха. На заре 1920-х гг. немецкая культура бредила пророчествами послевоенного разложения, упадка и деградации, удачно выраженными в «Закате Европы» Освальда Шпенглера. Но в 1933 г. эту обреченность смыло волной «национальное возрождение»; и многие католические и протестантские интеллектуалы продолжали надеяться, что «национальная революция» нацистов приведет к духовному обновлению даже после того, как на смену бурным восторгам пришло некоторое охлаждение и разочарование в нацистской партии, если уж не в самом Гитлере. И все-таки ключевые идеи – особенно отрицание веймарской демократии, либерализма, пацифизма, социализма, евреев и всех принявших поражение – не изменились. Начало новой войны вновь вывело на передний план страхи 1918 г., пробуя на прочность веру в глубокое перерождение Германии. Данный момент лишь добавлял важности императиву избегания ошибок прошлой войны, что лучше помогает понять, почему образованные люди, элита рейха, с самого начала оказались поразительно готовыми к насилию – к убийствам, к уничтожению. Это же объясняет тот факт, почему наиболее жесткие меры принимались вовсе не обязательно отъявленно радикальными и собственно нацистскими структурами^[162].