Читать книгу - "Петр Великий и царевич Алексей - Дмитрий Иловайский"

По немецким свидетельствам, Алексей Петрович все время своего дрезденского пребывания вел себя с немцами вообще очень сдержанно, а в особенности был застенчив с женским полом. Одно из свидетельств передает слух (может быть, исходивший от служителей царевича), что в Москве он был влюблен в сестру своего сверстника князя Трубецкого, который теперь находился в его свите. Но Петр выдал ее замуж и тем положил конец дальнейшему роману или намерению царевича жениться на подданной. После того молодой князь Трубецкой, если верить означенному свидетельству, возненавидел немцев. А потому едва ли он усердно помогал своему товарищу молодому графу Головкину и другим членам свиты, которые из угождения Петру старались расположить царевича к браку с принцессой Вольфенбюттельской. Но тот колебался, не принимая участия в начавшихся переговорах о брачных условиях, и даже сердился, когда немецкие газеты извещали как о деле решенном о его предстоящем браке с принцессой. Ее родные и сторонники усердно следили за ним; в своих письмах они сообщали, что кроме наук он берет уроки танцев и любит посещать французский театр, хотя по-французски будто бы не понимает. В то же время с неудовольствием повторялся слух, что дрезденский наместник короля Августа князь Фирстенберг осыпал царевича любезностями, приглашениями в надежде склонить его выбор на свою дочь. Жаловались и на другие интриги, например в пользу брака с одной из австрийских эрцгерцогинь или с дочерью Якова Собеского. Говорили в своих письмах также, что царевич, желая выиграть время, умышленно оказывает большое внимание дочери Фирстенберга и принцессе Фейсенфельской, что он просит у отца позволения познакомиться с другими еврот пейскими принцессами, прежде чем сделать окончательный выбор, а между тем ищет предлога или случая уехать обратно в Москву. Прибавляли, что по отношению к наследнику престола русские вообще не желают иностранного брака, благодаря которому иностранцы, пожалуй, будут господствовать в России, и будто бы сама супруга русского посла в Дрездене графиня Матвеева не верила в брак царевича с немецкой принцессой.

Но все подобные слухи и толки не имели серьезного значения, ибо царевич во всей этой истории с своей женитьбой играл жалкую, пассивную роль. Он мог только колебаться и оттягивать окончательное решение, но изменить его не мог. Над ним тяготела деспотичная воля грозного отца, идти против которой он не смел и подумать.

В сентябре того же 1710 года Алексей из Дрездена с частью своей свиты приехал в саксонский город Торгау, в замке которого тогда проживала польская королева с своим сыном наследным принцем и с принцессой Шарлоттой. Тут оба престолонаследника очень подружились и более недели забавлялись охотою. Обедал царевич и проводил вечер обыкновенно у королевы, причем был любезен с принцессою. По ее словам, в сравнении с первой встречей были заметны его успехи в светском обращении. На сей раз он воротился в Дрезден, не сделав никаких объяснений. Но спустя две недели он снова приехал в Торгау и тут уже формально просил у польской королевы руки принцессы Шарлотты. Его предложение было принято с явным удовольствием. Однако вскоре он опять воротился в Дрезден к своим учебным занятиям. Начался довольно частый письменный обмен любезностями с его будущей родней, и, конечно, на немецком языке, причем Алексей, очевидно, пользовался помощью своих учителей.

В то же время царевич вел деятельную переписку с своими московскими приятелями (иногда при помощи тайнописи, т. е. особо изобретенной азбуки), главным образом с духовником своим Яковом Игнатьевым. Последний, узнав о помолвке духовного сына с невестою-лютеранкою, естественно, запросил его, нельзя ли побудить ее к принятию православия. На это царевич не раз отвечал, что принуждать он не может, но что жена его, когда будет жить в России, то, видя красоту русского обряда, прекрасные иконы и церкви, великолепное облачение духовенства и божественное пение вместо музыкального органа, может быть, сама обратится в нашу веру.

Меж тем все еще продолжались переговоры о брачных условиях. Только в апреле следующего 1711 года, во время похода Петра против турок, между ним и уполномоченным герцога Шлейницем в галицком местечке Яворове были намечены условия о браке русского престолонаследника Алексея Петровича с внучкою герцога Антона Ульриха, дочерью его второго сына Людвига Рудольфа и Христины Луизы Шарлоттою Христиною Софиею. Последняя в силу этих условий получала право остаться при своем лютеранском исповедании и иметь для себя и окружающих единовременных особ обоего пола особую каплицу. Вот как легко отнесся Петр 1 к иноверию супруги будущего русского государя, а следовательно, и к неизбежному народному неудовольствию по сему поводу. В договорном проекте царевич прямо и ясно именовался наследником русского престола. В сем договоре намечалось также денежное обеспечение принцессы отчасти со стороны ее деда, а главное, со стороны будущего свекра, но точные цифры пока не были определены.

Вслед за тем Алексей по повелению отца с своею свитой отправился в Вольфенбюттель и здесь, преимущественно в загородном замке Зальцдаль, провел в семье своей невесты все время отцовского Прутского похода. Когда ее родителям был предъявлен брачный контракт, составленный в Яворове, то они обратили особое внимание на ежегодное содержание, предложенное царем для двора принцессы, именно 40 000 рублей. Царевич, исполняя отцовские инструкции, отстаивал сию цифру. Однако в конце концов согласился на 50 000 рублей, на что заранее был уполномочен. Точно так же родители настояли, чтобы их дочь в случае преждевременной смерти мужа получала не меньшее содержание, равно останется ли она в Москве или выедет из пределов Российского государства. По окончании сего вопроса контракт был подписан и разменен обеими сторонами. О чем царевич известил Петра письмом из Зальцдаля от 23 мая, которое начиналось обычным его обращением «Милостивый Государь Батюшка», а оканчивалось обычною подписью: «Всепокорнейший сын твой и слуга Алексей». Отец же, по-видимому, редко и очень сухо отвечал на письма сына, ограничиваясь формальными извещениями и приказаниями.

Стесненный с этой стороны, царевич отводил душу в деятельной переписке со своими московскими знакомцами, в особенности с духовником Игнатьевым, причем обнаруживает большой интерес к их делам и отношениям, особенно к переменам и назначениям в церковном ведомстве, но очень скуп на известия о самом себе, о своей невесте и ее родне. Имеем только одно послание, где он распространился о праздновании дня великомученика Евстафия: в этот день после богослужения и проповеди царевич и его свита учинили пир, на котором, по его выражению, «не по-немецки веселились, а по-русски» и здоровье своих московских «сердечных любителей подтверждали чарками и стаканами», в чем рядом с «Алексеем грешным» подписался «иерей Иоанн Слонский». Этот священник незадолго был прислан из Москвы в Дрезден, вероятно, ввиду предстоящего бракосочетания. Из писем царевича к духовнику видно, что он желал прибытия к себе за границу самого Якова Игнатьева, но рад был и Слонскому.

В отношении к принцессе Шарлотте в это время Алексей, очевидно, был настолько внимателен и любезен, что в придворных кругах поговаривали, будто он искренно влюблен в свою невесту и с нетерпением ждет дня своей свадьбы. Действительно, имеется его письмо к вице-канцлеру Шафирову с просьбою ускорить этот день. Но причина тому могла быть иная: из его писем к духовнику мы знаем, что оба они и все московские знакомцы мечтали о скорейшем возвращении царевича в Москву.