Читать книгу - "Как было на самом деле. Дон Кихот или Иван Грозный - Анатолий Фоменко"

До 1838 года все русские переводы «Дон Кихота» делались с французского, всего было ОКОЛО ДВАДЦАТИ таких изданий. Неоспорима популярность «Дон Кихота» в начале XIX века. В 1810 году анонимно была опубликована комедийная переделка ОДНОЙ ИЗ САМЫХ ЗНАМЕНИТЫХ ГЛАВ романа – «Губернаторство Санчо Пансы на острове Баратарии». Приблизительно в это же время русский зритель увидел балет Дидло «Дон Кихот»>>, ч. 1, с. 515–516.

В Википедии сообщается следующее. В честь Сервантеса назван кратер на Меркурии. В честь героини новеллы Сервантеса «Цыганочка» назван астероид (529) Прециоза, открытый в 1904 году. В 1966 году была выпущена почтовая марка СССР, посвященная Сервантесу. Площадь Испании в Мадриде украшает скульптурная композиция, центральной фигурой которой являются Сервантес и его самые известные герои. В честь Сервантеса назван аргентинский эскадренный миноносец типа «Чуррука». Памятник Сервантесу установлен в испанском городе Толедо. Памятник Сервантесу стоит и в городе Севилья.

В общем, около двухсот лет бурного успеха! Который перешел потом в почтительное уважение. Но тогда возникает следующий резонный вопрос: а что же так восхитило читателей XVII–XVIII веков в балаганной истории этого якобы испанского безумца? Неужели нападение Дон Кихота на вращающиеся крылья ветряных мельниц (принятых им за огромных враждебных великанов, размахивающих руками), столь поражало средневековых читателей, что приводило их в такой восторг? Вряд ли этот нелепый слух о мельницах мог не только выжить на следующий день, но и настолько потрясти окрестных жителей, чтобы распространиться затем по всем соседним городам, по всей Испании, а потом и по всей Европе. Дабы несколько сотен лет (!) повергать в восторг западных европейцев. А также жителей Азии, Африки, Америки и Австралии. И даже Японии и Океании. И чтобы (как и в случае с Фаустом) в Европе XVII–XIX веков на эту тему были написаны десятки самых разных пьес. А также ставились спектакли и балеты. И чтобы в XIX веке композитор Рихард Штраус написал симфоническую поэму (и не он один). И чтобы было создано несколько опер (например, Телеманн, Паизиелло, Массне, А. Кастилья-Авила). И чтобы в XX веке известные режиссеры продолжали ставить многочисленные спектакли и кинофильмы о Дон Кихоте. И чтобы историю Дон Кихота преподавали в школах, колледжах и университетах (как и историю Фауста). И чтобы признаком высокой образованности в современном обществе стало знание хотя бы нескольких основных сюжетов из «Дон Кихота».

Скорее всего, истинная причина такой огромной популярности была совсем в другом. В основе истории Дон Кихота (как и Фауста) лежало нечто иное, по-настоящему серьезное, а вовсе не детские и часто развязные анекдоты. Какие-то действительно крупные события, важные для всего тогдашнего средневекового мира, имевшие заметные социальные последствия, породившие сильные общественные течения, важность которых частично сохраняется до сего дня.

Обратимся к самому роману. Берем в руки двухтомное тысяче-страничное издание и начинаем внимательно, не спеша, читать. И довольно быстро обнаруживается, что если понимать всё рассказанное Сервантесом буквально в современной интерпретации, то бесконечные, унылые странствия Дон Кихота наскучивают уже через несколько десятков страниц. А ведь таких страниц – сотни, более тысячи!

Например, подробно говорится, каким забавным способом Дон Кихота посвятили в рыцари. Рассказано о поражении в страшной битве с ветряными мельницами. Об остроумных беседах рыцаря со своим оруженосцем. Подробно (и очень тяжеловесно) – что случилось с Дон Кихотом на захудалом постоялом дворе, который он принял за богатый замок. Как рыцарь отобрал у цирюльника таз для бритья, вообразив, будто это знаменитый рыцарский шлем Мамбрина. Детально описывается беспримерная и жестокая битва Дон Кихота с бурдюками красного вина, которые он распорол мечом. Стычка рыцаря с козопасом, сражение со стадами овец…

И так далее и тому подобное. И все в одном и том же затянутом шутовском ключе. Кроме того, повествование выдержано, в основном, в следующем многоречивом стиле (проще говоря, словоблудие).

«Пожалуй, ты скажешь, читатель, что я чересчур мягок и уж очень крепко держу себя в границах присущей мне скромности, но я знаю, что не должно огорчать и без того уже огорченного, огорчения же этого господина, без сомнения, велики, коли он не осмеливается и появиться в открытом поле и при дневном свете, а скрывает свое имя и придумывает себе родину, как будто бы он был повинен в оскорблении величества. Если случайно, читатель, ты с ним знаком, то передай ему от моего имени, что я не почитаю себя оскорбленным: я хорошо знаю, что такое дьявольские искушения и что одно из самых больших искушений – это навести человека на мысль, что он способен сочинять и выдать в свет книгу, которая принесет ему столько же славы и денег, и столько же денег, сколько и славы, и мне бы хотелось, чтобы в доказательство ты, как только можешь весело и забавно, рассказал ему такую историйку» [765:2], ч. 2, с. 8.

Или вот еще пример водянистого словоблудия. «Идет человек, вдруг кто-то сзади к нему подходит, бьет палкой и, не мешкая ни секунды, убегает, тот бросается за ним, но догнать не может, – так вот о потерпевшем можно сказать, что его обидели, но не оскорбили, ибо в нанесении оскорбления должно упорствовать. Вот если бы тот, кто, пусть даже сначала из-за угла, накинулся на прохожего с палкой, выхватил, не сходя с места, шпагу и встретился с ним лицом к лицу, то в сем случае пострадавшего можно назвать и обиженным и оскорбленным одновременно. Обиженным, потому что на него напали вероломно, оскорбленным, потому что нанесший оскорбление упорствовал в содеянном и не обращался в бегство, а стоял на месте. Итак, по законам проклятой дуэли, я могу почитать себя обиженным, но не оскорбленным, ибо ни дети, ни женщины не должны чувствовать оскорбления, а следственно, им незачем ни убегать, ни останавливаться, и так же точно обстоит дело и со священнослужителями, ибо и у тех, и у других, и у третьих нет ни оружия, ни доспехов, – обороняться они, естественно обязаны, но не обязаны на кого бы то ни было нападать. Я только что сказал, что могу почитать себя обиженным, но теперь признаю, что вовсе нет, ибо кого нельзя оскорбить, тот не может нанести оскорбление другому, по каковой причине я не должен видеть, да и не вижу ничего обидного в словах этого доброго человека…», ч. 2, с. 239.

Дабы пощадить наших читателей, мы привели всего лишь краткий фрагмент из длинного, на целую страницу, «рассуждения». И так далее в том же духе. Скажем прямо – полностью, строка за строкой, прочесть тысячу страниц такого романа в его современной интерпретации могли когда-то и могут сегодня только единицы. Но поскольку, как нам говорят, многие люди Западной Европы XVII–XVIII веков взахлеб восхищались толстым двухтомным произведением Сервантеса, хочется понять – что же так привлекало их? Может быть, привитый нам с детства взгляд на этот роман неверен? И как только вопрос задан, ответ на него – в рамках Новой Хронологии – всплывает довольно быстро, и оказывается неожиданным и интересным. Но, повторим еще раз, для этого нужно опираться на результаты наших исследований, проясняющих общую картину древней истории.

По-видимому, реформаторы восхищались тем, что потом, через некоторое время, было прочно забыто (а точнее, заставили забыть) и ушло в прошлое. Но что было актуально и вполне понятно западным читателям эпохи Реформации. И именно это понимание вызывало их бурные эмоции и восторги. А по прошествии многих лет забылось, обесценилось, потеряло всю свою остроту.