Читать книгу - "Тамара. Роман о царской России. Книга 1 - Ирина Владимировна Скарятина"

петь для него и научиться доставлять наслаждение различными прочими способами! А он бы одевал её в ярко-красные или жёлтые сарафаны и дарил бы ей огромные золотые серьги, что звенели бы, раскачиваясь и сверкая при каждом движении её прелестной головки. А на её сильную, загорелую шею он бы повесил тяжёлое дикарское монисто из золотых и серебряных монет, или, возможно, были бы лучше кораллы и жемчуг? Да, они бы ей подошли – они подошли бы к её губам и зубам …

Но как только он начал впадать в сентиментальность, ход его счастливых мыслей резко оборвался. Святые угодники! Разве она не сказала, что была замужем за Акимом? Ох, да ведь это было ужасно, это осложняло дело самым что ни на есть неприятным образом. Кто угодно, только не Аким! Он по-настоящему любил Акима. Ведь разве они не являлись товарищами по играм с тех пор, как были ещё карапузами, потом мальчуганами, и позже, в бурные годы отрочества и юности? Да даже в зрелом возрасте и в этот унылый период успокоения, постничества и добродетельного прозябания их столь своеобразная дружба сохранялась и продолжалась – своеобразная потому, что, в конце концов, они были на удивление неподходящей парой – где он, князь Яков Дмитриевич, могущественный Сатрап, и где Аким, его личный кучер и покорный крепостной. Он же совсем забыл, что Аким, отпросившись у него, уехал за сто вёрст, чтобы привезти молодую невесту после того, как его прежняя жена Пульхерия, упокой Господь её душу, усохла и скончалась три зимы назад.

И вот теперь сия молодка, красавица, стояла перед ним в это дивное летнее утро, словно картина в красивой раме из пушистых зелёных ветвей, белых акаций и брызг солнечного света. Что могло быть прекраснее и живительней после того, как он столь долго смотрел на ведьмино уродство Марфы Степановны и на её чудны́х протеже, "счастливых безумцев"?

И внезапно, охваченный одним из тех приступов гнева, которых он сам так боялся, Яков Дмитриевич топнул ногой и, будто разъярённый бык, заревел на Доминику, смирно стоявшую в позе полной покорности, потупив очи и безжизненно опустив точёные ручки: "Ступай, куда шла, девка! Что ты тут встала? Давай, давай, проваливай!"

Но когда та, оставшись абсолютно невозмутимой при столь неуместном проявлении злобы, низко поклонилась и удалилась всё той же спокойной и исполненной достоинства походкой, он в изумлении глядел ей вслед, ведь обычно бабы разбегались, как испуганные зайцы, стоило ему лишь повысить голос и велеть убираться с глаз его августейшей особы.

"Что за баба!" – восхищённо пробормотал он, а затем, чувствуя себя добродетельным и счастливым оттого, что не предпринял никаких уродливых заигрываний с привлекательной молодой женой Акима, продолжил свой путь по акациевой аллее по направлению к конюшням. Пересёкши огромную лужайку овальной формы и подойдя к белому портику, который так эффектно украшал центр длинного низкого здания, он, как водится, застал там Акима, уже готового доложить обо всём, что случилось за минувшие сутки в том мире лошадей, который так много значил для них обоих.

Яков Дмитриевич скучал по Акиму, когда тот отправился, как выяснилось, за новой невестой. Ведь его помощник, второй кучер Сидор, был никудышным глупцом, по сути, ослом, что боялся заговорить и даже взглянуть на своего хозяина. Однако теперь, когда Аким вернулся, всё снова пришло в порядок.

Приземистый и толстый, с круглым, похожим на полную луну красным лицом, старший кучер, облачённый в длиннополый, до самых колен, туго затянутый поясом тёмно-синий суконный кафтан, с седыми волосами, аккуратно разделёнными точно по центру пробором и щедро умащёнными маслом из его святой лампады, взвешенно и в мельчайших подробностях поведал Якову Дмитриевичу все новости дня в той полупочтительной-полуфамильярной манере, на которую только он осмеливался в общении с Сатрапом. Однако, к его сильному смятению, князь Яков слушал не с обычным пристальным вниманием и интересом, кои он всегда проявлял по отношению к своему избранному холопу, а выглядел озабоченным и рассеянным.

"Это всё та старая баба-яга, Марфа Степановна, что сделала его таким", – сердито подумал Аким и, дабы подбодрить хозяина, произнёс, заговорщицки подмигнув (так как знал, что тот будет доволен): "И напоследок, Ваше Сиятельство, я приберёг для Вас самую лучшую весть. Сегодня утром Красотка подарила нам роскошного и крепкого жеребёнка – вылитый его папаша, Казбек, такой же лоснящийся и атласный".

"Прекрасно!" – воскликнул Сатрап, на секунду отвлёкшись от своих мыслей. Но в следующий миг, к ещё большему смятению Акима, вдруг яростно заорал: "Болван! Дурень! Эфиоп, абиссинец – когда же ты покажешь мне свою благоверную, а, старый грешник? Ты что, позабыл все приличия и манеры? Должна она быть представлена своему Барину или нет? Что с тобой, молодожён?" И он с такой насмешкой выделил последнее обращение, что Аким уставился на него с недоумением и смутной тревогой.

"Что ж это такое, что терзает старого Ирода?" – подивился он и тут же громко запричитал: "Наш Батюшка, наш Благодетель … что ж, я приведу к Вам свою бабёнку сегодня же, сей же час, коли таково ваше княжеское повеление. Всю правду скажу, как перед Богом, – тут он осенил себя широким крестным знамением. – Я не сразу привёл её в Большой дом по той причине, что тщательно учил, как вести себя в присутствии Вашего Сиятельства, наш милосердный Господин. Она нигде не бывала, бедняжка, и ничего не знает. Однако ж если Вам доставит удовольствие взглянуть на простую, непритязательную девку, у которой нет достойных обсуждения манер и, уж конечно, внешности, о которой стоило бы упомянуть, я …"

"Полно, полно, старый ты хрен, – перебил его Яков Дмитриевич, радостно ухмыляясь при внезапном потоке сбивчивой лжи и вспоминая лучезарную красоту, коей восхищался менее часа назад. –