Читать книгу - "«Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники - Владимир Костицын"

* * *

4 марта 1953 г.

Радио сообщило о тяжелой болезни Сталина. Все, кто любят родину, потрясены этим ужасным несчастьем. Все остальные в один голос, что чрезвычайно курьезно, начинают говорить о мудрости, осторожности, умеренности Сталина — даже те, для кого еще недавно, можно сказать вчера, он был исчадием ада. Ватикан остается верен себе: молится, чтобы всевышний оказал свое милосердие, но вполне уверен, что для этого нет никаких оснований. После твоей болезни и нашего несчастья я хорошо знаю, что означает кровоизлияние (как у Сталина) или эмболия (как у тебя) в левое полушарие мозга. Симптомы те же — потеря речи, паралич правой стороны тела; у тебя не было потери сознания, и до конца ты мучилась, ясно отдавая себе отчет во всем. Сталин — в бессознательном состоянии; это, может быть, для него и лучше^[1661].

* * *

6 марта 1953 г.

Вчера вечером скончался Сталин. С некоторыми вариациями его последние дни очень напоминают твои, и прожил он, после кровоизлияния в мозг, столько же, сколько и ты. И в том, и в другом случае то же бессилие медицины…

Газеты: «L’Humanité», как и полагается, вышло в свет без известия о смерти Сталина; оно скверно ведется и всегда опаздывает, и это случилось только с ним. Пришлось, по-видимому, спешно собрать у газетчиков номера и заменить их значительно позже. Скандально! А подписчики получили только в полдень! Буржуазная пресса плохо скрывает свою радость и стремится всадить разные гадости в лицемерные официальные соболезнования. Всех пакостнее — французские газеты. Но решительно все понимают, что Сталин был государственным деятелем покрупнее всех здешних карликов. Я побывал в Ivry, стоял около тебя и думал, как бы ты реагировала на эту смерть. К Сталину у нас обоих была особенная нежность^[1662].

* * *

16 марта 1953 г.

Решил вернуться в Corso и посмотреть «Клятву»^[1663]. Сталина играет Геловани — неудачно. В 1924 году Сталин не был таким тяжелым, разбухшим и старообразным. Я имел с ним разговор у Горького в начале 1922 года^[1664] и хорошо отметил его юношескую живость и стройность, моложавость. Ему было 45 лет, но можно было дать 35, а по фильму в 1924 году 47-летний Сталин кажется 55–60-летним. Точно так же и голос: Геловани — грузин, говорящий по-русски чисто, без акцента; у Сталина акцент был очень заметный, который ничуть не вредил и даже придавал его речи значительность и симпатичность. В фильме совершенно правдиво переданы обывательские разговоры и критика — так, как их можно было слышать не только в беспартийной среде, но и среди ответственных коммунистов. Совершенно верно, что и Бухарин, и Каменев именно в этих выражениях возражали против пятилеток и прекращения НЭПа. Можно было бы прибавить и Рыкова с его словесными выступлениями и пораженческими словечками. Совершенно верно, что в начале строили скверно, и через год после открытия заводов и наград строителям следовала ревизия т. Ройзенмана и предание строителей суду^[1665].

* * *

4 апреля 1953 г.

Сенсация дня: извещение ТАСС относительно преступных врачей. Как и думали мы с Пренаном, все обвинения оказались вздором; показания были даны под пыткой, и виновники из бывшего Министерства государственной безопасности арестованы. «Врач» Лидия Тимашук — главная доносчица — лишена ордена Ленина. Все это имеет чрезвычайно скверный вид и дает повод для очень неприятных догадок и обобщений на прошлое.

Несколько недель тому назад я писал Dehorne, что, даже если заговор [врачей] имел место, говорить о нем не стоило: настолько скверное впечатление производило все это, настолько возбуждалось недоверие даже в близких нам кругах, среди французской интеллигенции. Dehorne ответила мне глупейшим образом, в стиле старушки от Гуса или Антонины Михайловны, осуждая тех «интеллигентов, о которых вы (т. е. я, В. К[остицын]) говорите, у которых Пражский процесс^[1666] и кремлевские врачи вызвали смятение». Это смятение, вполне обоснованное, чрезвычайно усиливается сегодняшним сообщением.

Я побывал в магазине у Каплана, говорил с ним, его служащими, клиентами; потом поехал с пасхальным визитом к престарелым Алексеевским, и там мы обсуждали все это. Общее недоумение: «Ага, они признаются, что у них пытают. Значит, и в предыдущих процессах показания были вынуждены пыткой». — «А почему они об этом говорят? По любви к правде? Ха-ха-ха! Значит, Берия хочет кого-то топить или кто-то хочет его топить». Напомнить, что и здесь всюду пытают — и у французов, и у немцев, и у англичан, и у американцев — невозможно: это значит признать пытку нормальным явлением. Для меня это невозможно: я — старый социалист. «Ага, значит и все недавние процессы в Праге, Будапеште^[1667], Софии^[1668], Бухаресте^[1669]…» Что тут можно сказать? Мы же, и в самом деле, ничего не знаем.

В понедельник, конечно, в «Humanité» будет статья; я мог бы написать ее заранее, но скверно то, что она никого не убедит — ни среди врагов, ни среди друзей. Увы, лучше, может быть, было бы амнистировать этих врачей в недавнем постановлении. Тоже, по правде говоря, не решение.