Читать книгу - "Дж. Д. Сэлинджер. Идя через рожь - Кеннет Славенски"

За пять дней 12-й полк потерял убитыми более 500 чело-иск и только после этого получил приказ отступить для переформирования в тыл. Потом его еще несколько раз пополняли необстрелянными новобранцами и направляли обратно на передовую. Один из тогдашних новобранцев рассказывает, как в полку готовили свежих солдат к боям в Хюртгенском лесу: «Мы были кучкой необстрелянных парней и даже близко не представляли, что нас ждет впереди. По пути на передовую нас заставляли идти, перешагивая через трупы — некоторые были мертвы давно и уже начали разлагаться. Я так думаю, это делалось, чтобы впредь мы спокойнее относились к происходящему вокруг».

В Хюртгенском лесу 12-й пехотный полк потерял в общей сложности 2517 человек, причем почти в половине случаев потери были небоевыми. Солдаты до смерти замерзали, отмораживали себе руки и ноги. Больше месяца Сэлинджер с товарищами вынужден был спать прямо в окопах — когда промерзших, а когда залитых водой, — не имея возможности ни помыться, ни переодеться в чистое. Дополнительные одеяла, шерстяное белье и зимние шинели им в конце концов прислали. А вот калош и спальных мешков, несмотря на постоянные требования, в полку так и не дождались.

Не обморозить ноги Сэлинджеру удалось благодаря тому, что мать вязала и слала ему на фронт шерстяные носки — чуть не каждую неделю он получал свежую пару. Летом материнские посылки вызывали у него улыбку, а в ноябре, возможно, спасли ему жизнь.

Особую трагичность кровавому противостоянию в Хюртгенвальде придает его по большому счету бессмысленность. Если немцы держались за этот клочок земли как за плацдарм задуманного контрнаступления, то американцы вторглись в лес в первую очередь для того, чтобы захватить плотины на реке Калль. До них можно было добраться и обходными путями, поскольку располагались они на южном краю Хюртгенвальда. Но американское командование по непонятным причинам решило пробиваться к плотинам напролом, невзирая на потери.

С точки зрения военных историков, сражение в Хюртгенвальде было сплошной чередой неудач и напрасной тратой человеческих ресурсов, одним из самых катастрофичных для союзников эпизодов Второй мировой войны. Четвертая пехотная дивизия в конечном итоге все-таки взяла под контроль плотины, но заплатила за это чудовищную цену. Как это чаще всего бывает, вся тяжесть сомнительной операции легла на плечи простых солдат — за всю зиму 1944 года никто из высшего командования дивизии лично в Хюртгенвальде так и не побывал.

Хюртгенвальд оставил глубочайший отпечаток в душе Сэлинджера — как и всех, кто разделил с ним этот нечеловеческий опыт. Даже Хемингуэю, на некоторое время прикомандированному к 22-му пехотному полку и побывавшему и одних с Сэлинджером местах, после пережитого там трудно было писать. Но Хемингуэй потом в открытую слал проклятия бойне в Хюртгенвальде, тогда как большинство выживших хранили о ней молчание.

Пережитое Сэлинджером осенью — зимой 1944 года многое объясняет в его произведениях: именно в Хюртгенвальде навеки остались «парни из двенадцатого полка», о которых печалится Бэйб Глэдуоллер в «Постороннем»; там берет начало нервное расстройство, которым страдает сержант Икс в рассказе «Дорогой Эсме с любовью — и всякой мерзостью».

Пока Сэлинджер ежечасно рисковал жизнью в Хюртгеннальде, в сдвоенном, за ноябрь — декабрь, номере «Стори» появился его рассказ «Раз в неделю — тебя не убудет». Автору теперь наверняка трудно было бы вспомнить, что подтолкнуло его к сочинению этой вещи и в каком состоянии духа он ее писал.

Сэлинджер на сей раз выступал в «Стори» не совсем заурядным автором — весной он пожертвовал двести долларов на поощрение молодых писателей, а теперь сражался в Европе. Поэтому Уит Бернетт решил сопроводить публикацию его краткой автобиографией. Сэлинджер написал ее и выслал Бернетту в Нью-Йорк прямо из глуши Хюртгенвальда.

В незамысловатом ироничном тексте ничто не выдает того, в каких экстраординарных обстоятельствах он создавался. Сэлинджер рассказывает в нем, как не мог окончить ни одного учебного заведения, как ронял стеклянные шарики на мраморный пол индейского зала Музея естественной истории (то же младшим школьником потом проделывал его герой Холден Колфилд). Признается, что ему все труднее вспоминать мирную жизнь, людей, с которыми встречался, и места, где любил проводить время. В завершение он заверяет читателей, что и на передовой продолжает писать, «когда удается выкроить время и найти свободный окоп».

Из Хюртгенвальда он писал и Элизабет Мюррей — рассказывал о встрече с Хемингуэем и утверждал, что старается как можно больше писать. По его словам, с января он завершил пять рассказов и теперь доделывал еще три. После войны сослуживцы Сэлинджера по контрразведке вспоминали, как он постоянно пытался уединиться и поработать. Однажды во время вражеского обстрела он не побежал, как остальные, в укрытие, а просто забрался под стол и там сосредоточенно печатал на машинке, не обращая на разрывы снарядов ровно никакого внимания.

К началу декабря все четыре полка 4-й пехотной дивизии были измотаны до последнего предела — сражаться они могли только после основательного переформирования, получив крупное пополнение. Наконец 5 декабря Сэлинджер с товарищами получили приказ отступать. Из 3080 его однополчан, вошедших в Хюртгенский лес, вышли оттуда только 563 человека. Уже одно то, что они остались в живых, было для этих людей равнозначно победе.

«Солдат во Франции», рассказ о мыслях и переживаниях усталого пехотинца, устраивающегося на отдых в окопе, — вторая из трех вещей, о которых достоверно известно, что они написаны Сэлинджером на передовой в самом конце 1944 года.

Несмотря на то что в нем не упоминается ни один из членов семейства Колфилдов, «Солдат во Франции» интонационно и тематически настолько созвучен роману «Над пропастью но ржи» и другим произведениям колфилдовского цикла, что его вполне можно рассматривать как шестой по времени создания рассказ о Колфилдах.

Действие рассказа происходит в Нормандии — там, где Сэлинджер начинал работу над ним. Но в целом он передает скорее атмосферу боев в Хюртгенвальде, во время которых, судя по всему, и был дописан. Повествование очень убедительно — с самого начала до читателя словно бы наяву доносятся отзвуки канонады и запах прелой, простылой земли.

Молодой солдат, рухнувший от усталости прямо среди чистого поля, просыпается под вечер. Его тут же одолевают «военные мысли и мыслишки», которые «не вытряхнуть из памяти». Главная — что здесь ночевать нельзя, надо искать более безопасное место для ночлега.

Солдат находит свободный окоп, выбрасывает оттуда окровавленное одеяло убитого немецкого солдата и устраивается на ночь. Укрывшись своим одеялом и закрыв глаза, он предается мечтам, начинает «утешать себя солдатской белибердой». В этих мечтах война закончилась, он уже дома, рана его зажила… Этот отрывок — один из самых мелодичных и поэтичных в творчестве Сэлинджера. Собственно, при желании его можно воспринимать как стихотворение в прозе — шесть строк с рефреном: «И крепко-накрепко запру дверь».

Солдат открывает глаза и видит, что чуда не произошло, что вокруг все как и было. Тогда он достает из кармана газетные вырезки и читает репортаж о громкой кинопремьере — раньше его подобное чтение утешало, но теперь кажется пустой абракадаброй. Солдат комкает вырезку и выкидывает ее за бруствер.