Читать книгу - "Приключения Конан Дойла - Рассел Миллер"

Подводя итоги второго года медицинской практики в Портсмуте, Дойл обнаружил, что заработал 250 фунтов, куда больше, чем за первый год. Кроме того он радовался, что его стали печатать и что это приносит дополнительный доход, но, подобно большинству начинающих писателей, мечтал создать полноценный роман. Первая попытка завершилась неудачей: “История Джона Смита”, написанная в Саутси, затерялась на почте, не дойдя до издателя. (Четыре тетради оригинала, исписанные Дойлом от руки, всплыли на аукционе “Кристи” в 2004 году.) Рассказ идет от лица Джона Смита, который вынужден провести шесть дней, никуда не выходя из своих меблированных комнат, — у него разыгрался приступ ревматической подагры (“двойное мучение… сочетание симптомов обеих болезней”). Повествование изобилует длинными отступлениями в историю, религию, философию, медицину, музыку и прогнозами о судьбах Китая, Британии и США. Это было очень личностное изложение воззрений самого Дойла, и позднее он признавал, что ему было бы стыдно, будь роман опубликован: “Печаль по поводу его утраты нельзя даже сравнить с тем ужасом, который я бы испытал, объявись он вдруг в печати”.

Сочетать работу врача и писателя было непросто, в чем потом Конан Дойл признался в интервью “Американскому журналу”: “Как часто я радовался, что впереди свободное утро, и садился за стол, понимая, сколь драгоценны эти утренние часы покоя. Но тут является домоправительница:

— Там пришел сынишка миссис Терстоун, доктор.

— Впустите его, — говорю я, пытаясь запомнить сцену, которую только что придумал, чтобы вернуться к ней, когда проблема разрешится.

… — Итак, друг мой?

— Пожалуйста, доктор, скажите: мама вот спрашивает, это лекарство надо запивать водой?

— Непременно, непременно.

Не то чтобы это имело хоть какое-то значение, но отвечать надо твердо и однозначно. Мальчишка уходит, сцена уже наполовину готова, как он вдруг врывается снова:

— Пожалуйста, доктор! Мама уже съела лекарство без воды, когда я вернулся!

— Так, так. Ну, это совершенно не важно.

Юный джентльмен удаляется, бросив на меня подозрительный взгляд, и вскоре я почти заканчиваю очередной параграф. Приходит муж.

— Похоже, мы никак не разберемся с этим лекарством, — холодно изрекает он.

— Все в порядке. На самом деле не играет роли — принимать его с водой или без.

— Тогда зачем же вы сказали ребенку, что надо — с водой?

Я пытаюсь разъяснить, в чем дело, но муж качает головой и смотрит на меня угрюмо.

— Она теперь себя как-то не так чувствует, и нам всем будет спокойнее на душе, если кто-нибудь придет и осмотрит ее.

И я бросаю свою героиню в четырех футах от несущегося на нее поезда, и грустно тащусь к пациентке, с горьким чувством, что еще одно утро пропало и еще один грубый шов на ткани моей несчастной повести бросится в глаза литературному критику, если он когда-нибудь ее вообще увидит”.

В 1885 году медицинская деятельность привела Дойла к совершенно неожиданному результату. В марте доктор Уильям Ройстон Пайк, партнер по игре в кегли, пригласил его в качестве консультанта к тяжелобольному юноше, недавно приехавшему в Саутси из Глостершира вместе с сестрой Луизой и вдовой матерью миссис Эмили Хоукинс. Придя, Дойл сразу понял, позвали его, лишь чтобы оказать любезность семье — у Джона Хоукинса был церебральный менингит, и жить ему оставалось совсем недолго. Луиза стояла у постели больного с глазами, полными слез, а его мать спросила у Дойла, не возьмется ли он ухаживать за ним. Юноша был слишком плох, чтобы оставаться в меблированных комнатах, а от больниц в те годы, когда антибиотики еще не были открыты, следовало держаться подальше.

Конан Дойл согласился и, вернувшись на “Виллу в кустарнике”, попросил домоправительницу немедленно приготовить комнату. Джон Хоукинс прожил у него несколько дней и скончался 25 марта, в возрасте двадцати пяти лет. Накануне его осматривал доктор Пайк, который был уверен, что его коллега сделал абсолютно все возможное. Его заключение позволило избежать расследования и неприятных сплетен; и без того выносить покойника из дома врача — не лучшая реклама.

После похорон Дойл попросил разрешения видеться с Луизой, поскольку она нуждалась в дружеском утешении. Она сопровождала Артура на вечерних прогулках и как завороженная внимала его рассказам о странствиях и приключениях. Мэри Дойл навестила сына, познакомилась с Луизой и одобрила его выбор. В апреле они обручились. Почему их роман развивался столь стремительно — почти неприлично для неспешной Викторианской эпохи, так и осталось неясным. В воспоминаниях Дойл пишет лишь, что мать и дочь Хоукинс “искренно переживали, что невольно причинили мне определенные неудобства, и вскоре наши отношения стали теплыми и близкими, и в итоге дочь согласилась разделить со мной мою судьбу”.

Луизе, которую в семье звали Туи, было двадцать семь лет, почти на два года больше, чем Артуру. Круглолицая брюнетка с вьющимися волосами и серо-зелеными глазами, она была мягкой и добросердечной. Как и все воспитанные молодые дамы, хорошо играла на пианино и отлично вышивала. Родилась она в деревушке Дикстон, неподалеку от Монмута, в 1857 году, была шестой, самой младшей дочерью Джереми Хоукинса, землевладельца, занимавшегося фермерством.

За май — июнь Конан Дойл умудрился — параллельно ухаживая за Туи, принимая больных и внося правку в “Торговый дом Гердлстон”, — написать докторскую диссертацию. Называлась она так: “Вазомоторные изменения при сухотке спинного мозга и воздействие этого заболевания на симпатические связи нервной системы”. В июле он приехал в Эдинбург на защиту и получил докторскую степень.

Некоторые биографы несправедливо утверждают, будто Конан Дойл обратился к литературе, потому что не слишком преуспел в медицине, но это ничем не подтверждается. В своей диссертации — она хранится в библиотеке Эдинбургского университета — Дойл настаивал на том, что сифилис играет немалую роль в этиологии сухотки спинного мозга. В то время эта идея была непопулярна и имела мало сторонников, но в конечном итоге оказалась верной. Кроме того, диссертация, что неудивительно, выдает пристрастие автора к изящной словесности: “… и больной наконец осознает — демон, одолевший его, ни за что не ослабит свою хватку, и долгие годы мучений предстоят ему, прежде чем тень смерти встанет у его постели”.

За год до того он отослал в журнал “Ланцет” эссе, где описывал семью своих пациентов, на протяжении трех поколений подряд страдавших подагрой, и высказывал предположение, что она была причиной их побочных заболеваний, таких как псориаз и глаукома — идея, которая также подтвердилась лишь много лет спустя.

Он был сторонником обязательной вакцинации солдат, в частности от оспы и брюшного тифа, и предсказывал, что “дети его детей” доживут до тех времен, когда вирусные инфекции удастся если не побороть, то существенно ограничить. В самых резких выражениях он требовал вернуть “Закон о заразных болезнях”, позволявший властям в принудительном порядке обследовать женщин, подозреваемых в том, что у них венерические заболевания, — его действие было приостановлено в апреле 1883-го, ведь закон — о, ужас! — нарушал права человека.