Читать книгу - "Гончаров - Владимир Мельник"

Роман населён удивительными и разнообразными женскими типами. Сначала перед нами проходит пусть и не идеальный, но тёплый и трогательный тип женщины-матери. Кто, прочитав однажды, забудет этот панегирик матери, вылитый, словно из бронзы, на вечные времена во славу всех матерей? «Матери не ожидают наград. Мать любит без толку и без разбору. Велики вы, славны, красивы, горды, переходит имя ваше из уст в уста, гремят ваши дела по свету — голова старушки трясется от радости, она плачет, смеется и молится долго и жарко. А сынок, большею частью, и не думает поделиться славой с родительницею. Нищи ли вы духом и умом, отметила ли вас природа клеймом безобразия, точит ли жало недуга ваше сердце или тело, наконец, отталкивают вас от себя люди и нет вам места между ними — тем более места в сердце матери. Она сильнее прижимает к груди уродливое, неудавшееся чадо и молится еще долее и жарче».

Потом перед нами проходит целая вереница женских образов: наивная, но кокетливая Наденька Любецкая, сама ещё не сознающая женской ответственности за сердце любимого человека, затем эгоистичная и «надоедливая» до приторности в своей любви Юлия Тафаева, простодушная, по-детски доверчивая Лиза, драматически переживающая опыт первого чувства, наконец, жена Петра Адуева — Елизавета Александровна — духовно одарённая, но надломленная семейной жизнью без истинной любви женщина. Гончаров — великий знаток женской души, но женские образы в «Обыкновенной истории» призваны объяснить состояние ума и души мужчин: Петра и Александра Адуевых.

Столкновение патриархально-романтического и прагматично-буржуазного типов сознания преподносится Гончаровым в исторической подсветке. Петербург в его изображении — не просто город, не просто даже столица. Это «окно в Европу». Недаром дядю зовут Петром, как и основателя Петербурга, а в облике города автор акцентирует образы гранита и камня. Описывая столкновение Александра со столицей, Гончаров доводит обобщение до самых высоких степеней, фактически прибегая к символизации и показывая уже конфликт двух громадных эпох русской жизни: петровской и допетровской: «На него наводили тоску эти однообразные каменные громады… Заглянешь направо, налево — всюду обступили вас, как рать исполинов, дома, дома и дома, камень и камень, все одно да одно… нет простора и выхода взгляду: заперты со всех сторон, кажется, и мысли и чувства людские также заперты». Современному человеку в эпоху буржуазной цивилизации, — как бы говорит своим романом писатель, — волей-неволей приходится быть взрослее, строже к себе, ответственнее. Приходится переодеться из домашнего вольного халата в строгий военный или чиновничий мундир. Уже в «Обыкновенной истории», по сути, первоначально поставлена проблема, глубоко разработанная в «Обломове»: проблема «сознания необходимости труда, настоящего, не рутинного, а живого дела в борьбе с всероссийским застоем». Застой и дремота русской жизни волновали Гончарова с университетских времён. В своих воспоминаниях о Белинском он пишет, что именно застой был ощутим многими уже в 1840-х годах: «Снаружи казалось все так прибрано, казисто; общество выделяло из себя замечательных, даже блестящих единиц в разных сферах деятельности, на вершинах его лежал очень тонкий слой общеевропейской культуры. Но масса общества покоилась в дремоте, жила рутиной и преданиями и не готовилась еще идти навстречу тем реформам, мысль о которых уже зрела в высших правительственных сферах и приближение которых чуяли и предсказывали некоторые умы, в том числе и Белинского».

Прочитав роман, Белинский в письме к В. П. Боткину воскликнул: «Я уверен, что тебе повесть эта сильно понравится. А какую пользу принесет она обществу! Какой она страшный удар романтизму, мечтательности, сентиментальности, провинциализму!» Да и сам Гончаров говорил, что в образе Александра Адуева хотел изобразить «всю праздную, мечтательную, аффектационную сторону старых нравов». Противостояние дяди и племянника, рассудочного и сердечного отношения к жизни, Гончаров не решает однозначно — в пользу того или другого. Недаром в ответном письме к Белинскому Боткин обращал внимание не только на романтизм и мечтательность: «Ты замечаешь, какой удар повесть Гончарова нанесет романтизму, — и справедливо; а мне также кажется, что от нее не очень поздоровится арифметическому здравому смыслу». В самом деле, принцип, который исповедует в своём романе Гончаров, проверен ещё в Античности, — всё в меру. Такой подход к теме уже был опробован в русской литературе. Речь идёт о повести Н. М. Карамзина «Чувствительный и холодный», в которой автор также ведёт поиск золотой середины между двумя крайностями. Кажется, роман шаг за шагом доказывает правоту Петра Адуева, который то и дело отрезвляет своего провинциального племянника-идеалиста холодным душем неоспоримых доводов и примеров. И однако же, когда Александр уже «ломается» и твёрдо становится на жизненную колею своего дядюшки, происходит нечто непредусмотренное: жизнь «берёт своё» и показывает Петру Ивановичу всю тщету его, казалось бы, безупречных расчётов. Жизнь не поддаётся расчётам, далеко не всё, оказывается, можно просчитать, взвесить, обмерить. Обязательно что-нибудь упустишь. Об этом гораздо позже будет писать Ф. Достоевский в своём романе «Преступление и наказание»: всё, казалось бы, расчёл Родион Раскольников. Не учёл только одного, а именно того, что у него есть душа, совесть, которые живут какой-то своей, не всегда понятной человеку жизнью. Вот и Пётр Иванович не учёл, что и у него самого, и у его жены Елизаветы Александровны есть душа. Есть нечто выше и мудрее человеческой логики — то, что интуитивно задано в человеческом сердце, которое является идеальным камертоном надмирной воли, природы, самой жизни.^[150] Белинский, говоря о Петре Адуеве, признал правоту молодого писателя: «… мантия его практической философии была сшита из прочной и крепкой материи, которая хорошо могла защищать его от невзгод жизни. Каковы же были его изумление и ужас, когда, дожив до боли в пояснице и до седых волос, он вдруг заметил в своей мантии прореху — правда, одну только, но зато какую широкую. Он не хлопотал о семейственном счастии, но был уверен, что утвердил свое семейственное положение на прочном основании, — и вдруг увидел, что бедная жена его была жертвою его мудрости, что он заел ее век, задушил ее в холодной и тесной атмосфере. Какой урок для людей положительных, представителей здравого смысла! Видно, человеку нужно и еще чего-нибудь немножко, кроме здравого смысла!»

Мечта Гончарова — золотая середина, в то время как герои его романов выражают собою лишь одну какую-нибудь крайность: пустой идеализм и расчётливый прагматизм, неподвижную созерцательность и бессмысленную деятельность. Жена Петра Адуева Елизавета Александровна «была свидетельницею двух страшных крайностей — в племяннике и муже. Один восторжен до сумасбродства, другой — ледян до ожесточения».

«Обыкновенная история» — это не только роман о столкновении в современной русской жизни застоя и прогресса, благодушной, ни к чему не обязывающей мечтательности — и прагматичной ответственности, почти азиатской провинциальности — и европейской трезвости и расчётливости. В название романа входит слово: «история». Перед нами история человеческой жизни, причём обыкновенная, типичная для современного человека. В письме к A.A. Краевскому от 12 мая 1848 года сам Гончаров писал: «… обыкновенная история значит история — так по большей части случающаяся, как написано». Эта история драматична, при всей незаметности драмы. Типично сложившаяся история жизни уже не противопоставляет, а объединяет дядю и племянника: оба они проходят одну и ту же школу жизни, одну и ту же эволюцию души. И тот и другой, столкнувшись с «каменной громадой» современного Петербурга, не сумели сохранить свою личность, своё, как говорил Пушкин, «самостоянье». Пытаясь вписаться в крутые повороты петербургско-европейской «цивилизации», и Пётр, и Александр Адуевы вынуждены «прогнуть себя» под эту цивилизацию, под этот опустошающий душу город. Между прочим, точно так же они не смогли противостоять и «сну» патриархальной русской жизни. Для автора «Обыкновенной истории» проблема состоит не только в противостоянии европейского прогресса и провинциального застоя, но едва ли не прежде всего — в способности человека остаться самостоятельной личностью при любом укладе жизни. Здесь Гончаров подхватывает главный тезис пушкинского творчества: «Самостоянье человека — залог величия его». Гончаров пишет не только современную, но и вечную «обыкновенную историю». Каждое новое поколение людей, приходя в этот мир, переживает свою «историю», в которой юношеские чистые мечты зачастую предаются ради прагматических выгод. Лишь немногим ценою жертв удаётся остаться самими собой. Но это уже истории необыкновенные.