Читать книгу - "Под сводами Дворца правосудия. Семь юридических коллизий во Франции XVI века - Павел Уваров"

Указанное постановление и поручение выдано Мартену Гонду, кузену и ходатаю указанных заключенных, 26 декабря 1552.

Да, расходы от Гонда потребовались большие: он оплачивал транспорт и конвой заключенных, а также труд многочисленных клерков. Одного лишь решения о возврате конфискованного при аресте имущества было бы мало, надлежало заставить следователей возместить все судебные издержки, а размеры их становились поистине астрономическими.

Настало время вновь обратиться к нотариальному акту, с которого началось повествование. Из его текста следует, что 22 июня 1553 года «генералы монет» (généraux des Monnaies) вынесли, наконец, долгожданное постановление о возмещении ущерба за имущество, взятое во время ареста. Известно, что Перетта умерла примерно в марте, — возможно, ослабленное длительными лишениями здоровье не выдержало транспортировки под конвоем в Париж. Кавелье был освобожден из-под стражи и через два дня после постановления курии, 24 июня, составил заинтересовавший нас акт дарения, который очень быстро, уже через день, регистрируется в Шатле. Мартин Гонд готовится к борьбе и процессу против своих врагов. Правда, среди них нет Жана Кеснеля, главы комиссии^[171], виновными оказываются «стрелочники», но тем больше шансов на успех; годы мытарств выработали у Кавелье и Гонда хорошую интуицию в подобных делах.

Вернемся к вопросу о необычном красноречии этого акта. Мы получили редкую возможность посмотреть, что стояло за этими строками благодарности. Кавелье действительно было за что благодарить Гонда, двоюродного брата своей жены. Его самоотверженные действия позволили выйти на нужных людей, и колоссальные затраты оказались не напрасны. Кстати, судя по нотариальному акту, он действовал и через королевскую канцелярию, это был чрезвычайно важный орган в делах о помиловании. Собственно, на основании прошений, поданных в канцелярию, дело и переправлялось на личный суд короля^[172].

Думается, что красноречие нотариального акта определено и благодарностью Кавелье, и его взволнованностью (ведь долгожданное постановление он заслушал днем ранее), но есть и еще одна причина. Несмотря на краткость выписок из регистров Монетной курии, там встречаются одни и те же выражения и характерные черты. Так, например, ни в нотариальном акте, ни в судебных бумагах не уточняется родовое имя (nom) жены Кавелье, хотя ее присутствие все время отмечается. Видимо, один и тот же текст многократно переписывался, имелась некоторая заготовка, которую воспроизводили в том или ином контексте (подобное мы предположили в завещании адвоката Ле Пилёра). Но то, что казалось вполне ординарным в материалах следствия или в ходатайствах о пересмотре дела, выглядело несколько необычным среди дарственных актов. Надо ли было участникам сделки этого опасаться? Вспомним, что нотариальный акт остается в основе своей публичным. Зачем же отказываться еще раз заявить перед всем миром о своей правоте и своих лишениях? Простая справка, призванная храниться в холщовом мешке прокурора, на будущем процессе приобретает характер еще одной диатрибы, чтобы при случае стать дополнительным аргументом в борьбе.

Мы не можем вынести вердикта о виновности или невиновности четы Кавелье. В наших силах лишь оценить успешность их тактики. Столкнувшись с могущественными противниками: сеньором города, председателем следственной комиссии и ее прокурором, суверенной курией — парламентом Руана, — Кавелье и Гонд подавали кассационные жалобы, отводили судей, предъявляли встречные иски, играя на противоречиях между судебными инстанциями, апеллируя к личной судебной власти короля. Они тянули время в заведомо неравной борьбе, и, как оказалось, не напрасно.

Конечно, величайшим везением для Кавелье было так кстати подоспевшее возведение Монетной курии в статус суверенного суда. Эта курия сразу же начала с боем отстаивать свои прерогативы, и дело Кавелье предоставило для этого удобную возможность. Скорее всего, еще на сравнительно ранней стадии процесса эти документы, попав в Частный совет, породили стремление придать этому делу образцовый характер.

Когда Генрих II и чиновники из его окружения затевали создание нового суверенного суда — Монетной курии, они преследовали фискальные цели, ведь учреждались новые должности, которые можно было выгодно продать без особых затрат со стороны короля. Точно так же было затеяно куда более грандиозное предприятие — создание сети президиальных судов. Но, учреждая Монетную курию, власть руководствовалась и определенной «идеологией проекта» — упорядочением, специализацией и ускорением судопроизводства, поставленного под более строгий королевский контроль. Для реформы требовались весомые аргументы, хотя бы для того, чтобы сломить сопротивление Парламента. Этими аргументами были загруженность ординарных судов делами, накопление массы нерешенных дел, множащиеся случаи судебных ошибок, коррупции и кумовства. Трудно не согласиться с тем, что в момент дебатов по поводу создания Монетной курии дело Кавелье могло послужить благодатным вместилищем примеров, используемых для демонстрации необходимости затеваемой реформы.