Читать книгу - "Герои Первой мировой - Вячеслав Бондаренко"

Только 11 марта 1917 года Ставка попыталась хоть как-то упорядочить стихийное создание комитетов в войсковых частях. В состав комитетов рекомендовалось вводить офицеров, там, где комитеты еще не были созданы, офицерам советовали взять дело их организации в свои руки. Понятно, что рвались в комитеты главным образом офицеры военного времени — те самые прапорщики, которые до своего ускоренного курса пахали землю в деревне или сидели в университетской аудитории. Командир 37-го армейского корпуса отмечал: «Состав офицеров далеко не обладает сплоченностью — это механическая смесь лиц, одетых в офицерскую форму, лиц разного образования, происхождения, обучения, без взаимной связи, для которых полк — “постоялый двор”. Кадровых офицеров на полк — 2—3 с командиром полка, который часто меняется “по обстоятельствам настоящего времени”… Среди столь пестрого состава офицеров немудрено и появление провокаторов и демагогов, желающих играть роль в полку в надежде стать выборным командиром. Такие типы нередко попадают в комитеты, раздувая рознь между солдатами и офицерами в своекорыстных видах».

Были, конечно, и офицеры, особенно молодые, которые искренне верили в то, что комитеты помогут создать простые, доверительные и дружеские отношения с подчиненными, упростят работу начальства. В некоторых частях, возглавляемых уважаемыми и авторитетными командирами, события действительно складывались именно так. Офицер-фронтовик капитан Б.Г. Вержболович, избранный в марте 1917-го в дивизионный комитет, вспоминал: «Командир нашего дивизиона полковник Андреев в целом был удовлетворен работой дивизионного комитета, да и комитет ничего не имел против Андреева. Командир пользовался большим авторитетом у офицеров и солдат, поэтому договориться ему и комитетчикам друг с другом было довольно легко. Конечно, фактически Андреев оставался командиром нашего дивизиона, но он внимательно прислушивался к голосу дивизионного комитета, отлично понимая, что в армию после революции пришла новая эра, и надо с этим считаться». И все же такие идиллические случаи были скорее исключением, чем правилом.

15 марта совместные офицерско-солдатские комитеты начали создаваться при штабах армий, а затем и на более низких армейских уровнях. Число солдат по отношению к офицерам в них колебалось в пропорциях от 3:1 до 6:1. Было выпущено несколько приказов, разъяснявших тонкости службы в «комитетных» частях, но на практике они выполнялись только в одном случае — если нравились солдатской массе. Если же нет, комитеты просто решали такие приказы «не применять к руководству».

Обстановку, сложившуюся в армии после издания Приказа № 1, генерал-лейтенант П.Н. Краснов характеризовал так: «До революции и известного Приказа № 1 каждый из нас знал, что ему надо делать как в мирное время, так и на войне… Лущить семечки было некогда. После революции все пошло по-иному. Комитеты стали вмешиваться в распоряжения начальников, приказы стали делиться на боевые и не боевые. Первые сначала исполнялись, вторые исполнялись по характерному, вошедшему в моду тогда выражению — постольку поскольку. Безусый, окончивший четырехмесячные курсы, прапорщик или просто солдат рассуждал, нужно или нет то или другое учение, и достаточно было, чтобы он на митинге заявил, что оно ведет к старому режиму, чтобы часть на занятие не вышла и началось бы то, что тогда очень просто называлось эксцессами. Эксцессы были разные — от грубого ответа до убийства начальника, и все сходили совершенно безнаказанно».

Помимо создания комитетов, на протяжении марта—апреля 1917 года армию сотрясала и так называемая «тучковская чистка», когда в массовом порядке от должностей отстранялись за «недостаточную революционность» командиры уровня начальника дивизии и выше. На каждого из них заполнялась «мерзавка» — анкета, где указывались личные качества командира. Таким образом лишились должностей два главкома фронтов (А.Е. Эверт и В.В. Сахаров), пять командующих армиями, 35 из 68 командиров корпусов и 75 из 240 начальников и командующих дивизиями. Чистка «сверху» смыкалась с «низовой», когда неугодные солдатской массе командиры изгонялись из своих частей комитетами. Называлось это «объявить недоверие». Причина при этом могла быть любая: немецкая фамилия командира, его «симпатии к проклятому царскому режиму», «строгость к солдатам» (то есть требования соблюдать уставы), да что угодно. А многим и никакого повода не требовалось: просто делегация солдат являлась к командиру и арестовывала его…

Одним из самых отвратительных явлений, которое пришло на фронт вместе с переменой власти в стране, стало братание. В «Истории Русской армии» А.А. Керсновский приводит страшные цифры: из 220 стоявших на фронте русских дивизий браталось 165, причем 38 из них обещали противнику не наступать!..

Советские историки умиленно описывали братания сквозь призму политической сознательности русских солдат, у которых война уже в печенках сидела. Дескать, и они, и германцы с австрийцами к весне 1917 года сообразили, что пора поворачивать оружие не друг против друга, а против собственных правительств, которые гонят на бойню трудящихся… Все это так: и сидение в окопах действительно опротивело очень многим, и отдельные политизированные головы уже соображали, как превратить войну империалистическую в войну гражданскую. Вот только чаще всего подоплека братаний была совсем иной.

Вообще первые братания на русском фронте были отмечены еще в декабре 1914-го. Более или менее массовыми они стали на Пасху 1915 года и затем повторились через год — на Пасху 1916-го. Тогдашние братания заключались в основном в обмене едой, напитками, сигаретами, поздравлениях друг друга с религиозными праздниками. Русские военачальники оценивали братания по-разному. Главком Юго-Западного фронта А.А. Брусилов издал грозный приказ, где указывал, что братание — самый страшный вид нарушения воинской дисциплины, что «враг еще раз, как и следовало ожидать, проявил присущее ему вероломство, а в поведении некоторых, к сожалению, наших офицеров и стрелков сказалась недопустимая праздничная распущенность и проглянули славянские незлобивость, беспечность и добродушие, совершенно неуместное в боевой обстановке… Некоторые прапорщики, лишенные должного руководства, растерялись, допустили ряд крупных упущений, чем дали возможность противнику безнаказанно увести наших пленных». А.И. Деникин, напротив, ничего страшного в происходящем не видел: он вспоминал, что братание «имело даже традиционный характер в дни Святой Пасхи; но вызывалось оно исключительно беспросветно-нудным стоянием в окопах, любопытством, просто чувством человечности даже в отношении к врагу — чувством, проявлявшимся со стороны русского солдата не раз и на полях Бородино, и на бастионах Севастополя, и в Балканских горах. Братание случалось редко, преследовалось начальством и не носило опасной тенденции». О сугубо бытовой изнанке братаний писал и Ю.Н. Данилов: «На нейтральной полосе между окопами завязывается оригинальное знакомство. Сблизившиеся люди пожимают друг другу руки, обмениваются непонятными словами, газетами, папиросами… С нашей стороны наиболее смелые, влекомые все тем же любопытством, заглядывают в чужие окопы и рассказывают потом чудеса о житье-бытье немецких солдат… Так это дело братания повелось у нас на фронте уже с Пасхи 1916 г.».

Совсем иным было весеннее братание 1917 года. На головы засидевшихся в окопах людей уже свалился одурманивающий Приказ № 1. Запахло «свободой». И офицеры уже никак не могли помешать полку выйти на братание, если так постановил полковой комитет. А немцы и австрийцы, выходившие со своей стороны к колючей проволоке, шли вовсе не за тем, чтобы рассказывать потом чудеса о житье-бытье русских солдат. Они несли с собой запрещенную в России водку и прокламации, которые на русском языке призывали солдат повернуть оружие против внутреннего врага — помещиков и капиталистов. А самое главное — это были вовсе не рядовые, а переодетые офицеры немецкой и австрийской разведок, умеющие говорить по-русски. Доступ рядовых стран Четверного союза к братанию был категорически запрещен специальной секретной директивой. А германские и австрийские рядовые всегда были народом дисциплинированным.