Читать книгу - "История античного атлетизма - Юрий Шанин"

Правда, герою, как видим, деятельно помогает Афина Паллада (боги нередко предпочитали сводить между собой счеты с помощью людей). Но факт остается фактом: смертный заставил с позором ретироваться бессмертного.

Тем не менее было бы вульгарной ошибкой видеть в этих настроениях и действиях героев эпоса и мифов проявления атеизма или хотя бы пренебрежения к богам. Нет, как мы уже говорили, осуществлялся почти непроизвольный переход грани между человеком и богом…^[249] Иными словами, эллины успешно совмещали критику богов с глубокой верой в их могущество.

Но, в отличие от христианской заповеди нижайшей покорности, эллин стремился бороться и жить на этом свете, а не на том: «Идеалом языческой античности является деятельный и непокорный судьбе герой (гомеровский Ахиллес или Одиссей, эсхиловский Прометей или софокловская Антигона), идеалом же христианского средневековья – святой».^[250]

Правда, тут речь идет о противодействии судьбе (poipa (мойра)). Но ведь в представлении древнего грека даже боги порой были вынуждены ей подчиняться. Те самые языческие боги, которые являлись в поэтическом воображении эллинов то суровыми, жестокими и гневными, то – радостными и великодушными.

Да, время от времени грек поднимал бунт против обитателей Олимпа. За что расплачивался в исторические времена отнюдь не на небесах, а на земле: уже родившееся и укрепившееся государство подобного свободомыслия простить не могло.

Поэтому не один Сократ пострадал за «непочтение к богам». Еще до него из Афин был изгнан Анаксагор, считавший, что миром правят не боги, а человеческий разум. За воззрения, близкие к атеистическим, был вынужден покинуть Афины и философ Протагор (а его сочинения сограждане публично сожгли на городской площади).

И, однако же, Аристофан в своих комедиях почти безнаказанно и относительно свободно высмеивал чуть ли не всех богов, выводя их на сцену в довольно несолидном виде.

Вот что по поводу этого сложного и противоречивого явления пишет Ф. X. Кессиди: «Атеизм – явление редкое в истории греческой теоретической мысли: он получил известное распространение в конце V– первой половине IV веков до н. э. Правда, многие греческие мыслители, начиная с Ксенофана (VI век до н. э.), подвергали критике народные религиозные верования, но эта критика далеко не обязательно велась с позиций атеизма. Ксенофан отвергал народные верования не за признание богов, а за приписывание им человеческих черт и свойств – за антропоморфизм. Народные верования критиковал и Гераклит, не будучи, однако, атеистом. Да и выдающиеся атеисты древнего мира Демокрит, Эпикур и Тит Лукреций Кар не отвергали существования богов, хотя и считали, что боги не принимают участия в мировых процессах и делах людей».^[251]

Корни подобного свободомыслия, несомненно, следует искать еще у Гомера. Непочтительные замечания в адрес богов, явные насмешки над ними и осуждение бесчисленных несправедливостей, учиненных небожителями, буквально переполняют «Илиаду» и «Одиссею». Однако и тут не стоит пытаться усмотреть атеизм в прямом, современном понимании этого слова. Просто Гомер (а вместе с ним – и его слушатели или читатели) относился к героям мифов и богам так же непосредственно, как мы порой относимся к своим современникам (пусть и великим): дистанция была не так уж велика.

С другой же стороны, бессмысленно подходить к Гомеру и его героям с мерками современности: слишком уж значительна отдаленность во времени и разнице социальных условий. А бунт против богов еще не означает неверия. Тем более что нельзя, нелогично бунтовать против тех, кого не признаешь реальной силой.

Наиболее диалектично объясняет это явление А. Ф. Лосев: «Невозможно поверить, чтобы эпический художник, способный изображать богов, демонов в таком смешном виде, действительно признавал мифологию (читай – «эллинский пантеон». – Ю. Ш.) во всем ее буквальном реализме. Но отрицания мифологии здесь тоже нет»,^[252]

Иными словами, веря в богов, Гомер недвусмысленно критикует небожителей, дает свою авторскую оценку их действиям, характерам и персонам в целом.

Итак, гомеровские герои остаются постоянными агонистами всегда и во всем, состязаясь в доблести не только с воинами противника или спортивными соперниками, но и с судьбой, и с богами-олимпийцами. К этому их неизменно призывают законы общинно-родового строя и традиции родовой аристократии, наконец, мораль, основой которой является эллинский патриотизм. Что и выливается в постоянное стремление