Читать книгу - "Петр Николаевич Дурново. Русский Нострадамус - Анатолий Бородин"

Верещагин, став унтер-офицером, решил воздействовать на подчиненных только словами, не наказывать. Товарищи его, унтер-офицеры, не были столь наивны и, замечает Верещагин, «относились к гуманности моей насмешливо, особенно Д[урново]»^[199].

Официальные данные подтверждают свидетельства В. В. Верещагина: Петр Дурново учился хорошо. Лишь в декабре 1855 г. он был 4-м на Красной доске класса, затем прочно занял 1-е место^[200]. Симпатично он смотрится и по кондуитным спискам^[201]:

24 августа 1857 г. П. Дурново произведен в гардемарины и унтер-офицеры^[202].

27 августа 1858 г. приказом директора МКК С. С. Нахимова младший унтер-офицер П. Дурново «за хорошие поведение и успехи в науках» назначен на должность старшего унтер-офицера во 2-й кадетской роте (вместе с В. Верещагиным и Ф. Врангелем)^[203].

Средний класс гардемаринской роты весной 1859 г. П. Дурново закончил 1-м со средним баллом 11,2^[204].

* * *

Лето 1856 и 1857 гг. кадеты провели в лагере МКК за Ораниенбаумом. Здесь, размещенные в 5-ти бараках, они купались, учились плавать, занимались гимнастикой и фронтовыми учениями, лазали через салинги, изучали компас, направление румбов, названия членов корабля, рангоута и снастей, учились ставить и убирать паруса, брать рифы, менять марсели, спускать и поднимать реи и стеньги, управлять парусами.

23 мая 1858 г. 15-летний Петр Дурново в группе из 9-ти гардемарин уходит в свое первое заграничное плавание на паровом фрегате «Камчатка»^[205] под командой капитан-лейтенанта В. М. Гейкинга. Это было «красивое судно по линиям и пропорции, имел[о] три мачты, все с реями, сильно, но красиво поднятыми, заостренный нос, круглую корму, которую всецело покрывал громадный золотой орел. Скорость <…> 12 узлов»^[206].

В. В. Верещагин оставил любопытное описание этого плавания.

«Еще с весны стало известно, что 12 человек нас, лучших учеников, пойдут на пароходе-фрегате “Камчатка” за границу. Почти все мы были одного курса, одного класса, даже одной скамейки, так что, хотя при переезде в Кронштадт, в размещении нас на судне и в распределении по обязанностям для всех нас было немало нового и необычайного, все мы держались вместе, составляя как бы одну семью. Офицеры фрегата были замечательно добры и гуманны; только старший офицер добряк Павел Петрович Папафидин, выходя из себя, бил иногда матросов по зубам – вообще же драка, как и линьки, были не в чести; обращение с нами было доброе, снисходительное и довольно внимательное.

Капитан наш, остзеец Гейкинг, высокий солидный брюнет, держался ровно и, обыкновенно молчаливо прохаживаясь по своей правой, аристократической части шканцев, зорко следил за службой и порядками на судне, в общем – не дурными.

Судно, колесный фрегат, построенный за границей еще в 30-х годах, <…> приходило в ветхость. Когда-то адмиральский пароходо-фрегат, он имел большие, хорошо отделанные помещения, так что расположены мы были недурно. При всей наружно сохранявшейся дисциплине нас “жалели”, не особенно рано будили, всегда дозволяли съезжать на берег, не муштровали, не наказывали, исключая очень редких случаев, – не задавались мыслью обращать нас в морских волков»^[207].

Кадеты знакомились с морем, с матросскими обязанностями, что им, может быть, как и в свое время М. А. Пещурову, «подчас и сильно надоедало, но все-таки нравилось, в особенности катание на шлюпках, и под веслами, и под парусами». «Я уже тогда, – признавался он, – ощущал что-то особенное в груди и во всем своем внутреннем человеке, когда бывало порядочно скрепчает ветерок, фрегат ляжет на бок, начнет и скрипом, и, так сказать, подпрыгиванием, заявлять о своей борьбе, как бы живого существа, с волной и ветром; брызги волн станут обдавать как бы дождем, а ветер, пробираясь между рангоутом, снастей и парусов, свистит и воет и вообще задает такой концерт, какого на суши не услышишь никогда»^[208].