Читать книгу - "Кучум - Вячеслав Софронов"

— Атаман, чего невеселый такой? — услышал словно издалека доносившийся голос и, повернув голову, увидел, что его нагоняет на взмыленном коне Гришка Ясырь, а он сам далеко оторвался от остального отряда и мчится галопом, постоянно пришпоривая коня, охаживая нагайкой и не замечая этого. — Мы подумали, увидел чего, коль вперед поскакал. Едва нагнал тебя… Прыткий конек…

— Да, — кивнул головой Ермак, — показалось чего-то впереди.

— А я так ничего не вижу, — отвечал удивленно Григорий, привстав на стременах, вглядываясь в степь.

— Показалось, видать… Давай подождем остальных, — придержал коня Ермак, придирчиво оглядывая приданный ему отряд.

Казаки шли рассыпанным строем, закрепив у стремян длинные пики, надвинув на глаза мохнатые бараньи шапки с красным верхом. Почти у каждого под кафтаном была надета кольчуга, у седла подвязан остроконечный шлем. Многие имели пищали, пистоли, но лишь изредка можно было заметить круглые щиты, которых казаки не любили, считая, что он лишь мешает, отягощает, а от ружейной пули и вовсе не защитит. Кроме сабли у многих болтался притороченный к поясу топор-секир на длинной рукояти, которым казаки пользовались, если под ним убивали коня и он оказывался пешим против конника. Одним ударом своей секиры умелый боец раскраивал череп лошади, а потом уже управлялся с всадником. И короткий лук имел едва ли не каждый казак, даже если у него и была пищаль или пистоль. В сырую погоду фитиль плохо горел и тогда выручал лук, владели им казаки в совершенстве, попадая в цель на полном скаку, ничуть не хуже крымчаков или ногайцев.

Ермак, привыкший к луку более тяжелому, изготовил его себе сам и стрелы подобрал подлиннее, выковал к ним наконечники с зазубринами на острие, оперил и, проверив, остался доволен — стрела летела на сто шагов, точно впиваясь в цель.

Дождавшись подхода сотни, не спешившей с рыси переходить на галоп (все одно струги шли медленнее), Ермак влился в общую массу, приглядываясь изучающе к лицам казаков. Некоторых он видел впервые или просто не запомнил, не отличил. Большинство же были так или иначе знакомы, обменивались с ним понимающими взглядами, проезжали мимо, покачиваясь в седлах, бросая малозначимые слова, отхаркиваясь от прилипчивой пыли. Двое казаков приотстали и Ермак придержал коня, поджидая их.

— Чего тянемся? Пристали что ли? — спросил нарочно грубо.

— Гуторим едем… А куда спешить? — развязно ответил гнусавый казак с приплюснутым к верхней губе широким носом и отвисшей, чуть оттопыренной нижней губой, которого в станице прозвали Брязгой за ворчливость и несговорчивость.

— А коль наскочит кто? Назад подадитесь?

— Мы сроду из боя не бегали, — обиделся второй, по прозванию Ларька Сысоев.

Ермак не стал препираться с ними, а, дав шпоры коню, поскакал догонять ушедших вперед казаков, не оглядываясь: знал, что те двое подтянутся, подберутся, чтоб не попасться второй раз на глаза походному атаману. Прослыть трусом мало кому хотелось. Засмеют, бабы начнут пальцами тыкать.

К вечеру, так никого и не встретив в степи, повернули к реке и, став лагерем, ждали подхода стругов. Те появились уже далеко заполночь, ткнулись носами в песчаную отмель, казаки, тяжело отдуваясь, вываливались на берег, чертыхаясь и костеря конный отряд, что те дали лишку, уйдя далеко вперед, а могли бы разбить лагерь и чуть пораньше. Казаки из ермаковой сотни спустились к воде, помогли вытащить суда на берег, посмеивались над гребцами, звали к кострам перекусить.

— Никого не встретили? — спросил Кольцо, подходя к Ермаку. Тот лишь покачал головой, повел его к своему костру, где кашеварил Гаврила Ильин еще с двумя казаками.

— Хотел дозоры отправить, да все одно пусто кругом… — пояснил Ермак. — Верно, завтра к вечеру и вышлю с десяток охотников.

— Бог даст, так завтра и до переволока дойдем, — согласился Кольцо, — а там глаза да ушки держи на макушке. Как на Волгу переправимся, то места там пойдут опасные — и ногаи, и крымцы летают. Держитесь кучней, от нас далеко не отходите.

Кольцо хоть и был в походе первым атаманом, но с Ермаком держался на равных, говорил спокойно, сдержанно. Серебряная серьга в левом ухе поблескивала при свете костра, и сам он, ловкий, увертливый, собранный, с цепкими, внимательными, чуть насмешливыми глазами, нравился Ермаку. Было в нем что-то надежное, придающее уверенность, и в то же время в любой момент он мог взорваться, кинуться на обидчика.

К костру подошел Никита Пан и вынул из-за спины небольшую баклажку, тряхнув в руке и озорно улыбнувшись, спросил:

— Трошки выпьем? Как ты, атаман? — обращаясь главным образом к Ивану Кольцо.

— Убери. И чтоб больше не видел, — не поднимая головы, ответит тот. — Не погляжу, что друг, заверну в станицу, только запах учую.

— Да ты шо, батько? — изображая смущение, запричитал тот, пряча баклажку обратно за спину. — Да с устатку чего же не выпить? А? — и вопросительно глянул на Ермака. — Скажи ты ему, Василий…

— Я сказал, ты слышал, — принимаясь за еду, все так же тихо, но отчетливо выговаривая слова, отозвался Кольцо. Никита крякнул и, бросив баклажку на землю, уселся рядом, потянулся к вареву.

— Так всегда и поступают товарищи: он на корме сидел весь день, кормовым веслом управлял, а мы гребли, как проклятые. Словно нанялись… — беззлобно балагурил Никита, отправляя в рот ложку за ложкой. Остальные казаки с усмешкой поглядывали на него, не вступая в разговор.

— А хошь, Микита, я тебя к себе сзади на мерина посажу? — предложил со смехом Гаврила Ильин. — И грести не треба, и нам веселей будет. Мерин мой здоровущий, выдержит двоих. Пойдешь?

— Ага, — добродушно согласился Никита Пан, — согласен, согласен. Особливо, когда татарва наскочит или ногаи. Ты рубиться станешь, а я тобой командовать буду, кого первым рубить, кого вторым.

— Не… так не пойдет, — под дружный хохот замотал головой Гаврила, — ты оборону сзади держи. Вдвоем нас никто не одолеет, ни с какой стороны не возьмет.

— Ты лучше Богданку Брязгу возьми, — не отрываясь от еды, возразил Никита, — он от любого ворога отбрехается. И сабли не надо. У него язык так подвешен, что побрить может запросто, — кивнул в сторону сидевшего у соседнего костра Брязги. Тот не расслышал, о чем идет речь, но догадался по хохоту, что Никита помянул его, и ответил:

— Слушайте, слушайте его, пустобреха. Он вам намелет с три короба и еще столько же останется.

— Богдаша, меняемся ложками, — громко крикнул Никита, — ты, говорят, свою заместо палицы возишь. Как шлепнешь кого по лбу, тот и с копыт долой. Меняемся?

Все знали, что Богдан Брязга и впрямь имел ложку размером чуть меньше половника, которым кашевары мешают в котлах. Он, несмотря на свой небольшой рост, выхлебывал уху или похлебку в два раза быстрее остальных казаков, за что те постоянно и насмехались, подтрунивали над ним. Но он отвечал обычно:

— Кто в еде скор, тот и в работе спор. Меня не трожь и я не трону. А казаку без прибавки никак нельзя. На пустое брюхо не повоюешь.