Читать книгу - "Кровавый век - Мирослав Попович"

В ходе подготовки с целью устранения Хрущева – Брежнев плакал в истерике наедине с секретарем МК Егорычевым, узнав, что Хрущеву известно о заговоре. Егорычев заставил его умыться и успокоиться, чего Брежнев ему не простил.

Во время заседания политбюро в августе 1968 г., когда решался вопрос о вторжении в Чехословакию и от его решения зависело все, Брежнев вдруг заснул глубоким сном, упав головой на стол. В 1974 г., когда закончились тяжелые переговоры с президентом США Фордом по поводу договора ОСВ-2, произошло то же, но в еще более тяжелой форме.

Конечно, подобные проявления психического расстройства окружены были чрезвычайной тайной. Но сам тот факт, что она тщательным образом сохранялась, свидетельствует о глубокой заинтересованности политического руководства КПСС и СССР в том, чтобы этот больной человек оставался во главе партии и государства.

Классический пример литературного персонажа, психологически ближайшего к Брежневу, – гоголевский Хлестаков. Брежневское хвастовство орденами – это те же «тридцать тысяч одних курьеров». Хлестаков может быть образцовым пособием демонстративной личности потому, что сам Гоголь был ярко выраженным демонстративом, который точно ставил диагноз самому себе, – но демонстративом-интровертом. В Хлестакове, а не в Городничем и его «голубых воришках», пользуясь более поздней образностью Ильфа и Петрова, Гоголь видел центральную фигуру своей пьесы, предчувствуя появление Раскольникова и «бесов» в жизни и литературе России. Ведь Хлестаков – это крайне активное, но бесформенное Ничто, принимающее форму той ниши, которую предоставит ему общество. Это – явление из разряда «кто был ничем, тот станет всем».

Как могла упасть Россия так низко, что самый жалкий ее литературный персонаж воплотился в практически последнем цезаре ее империи? Что строка из «Интернационала», долгое время – ее гимна, так буквально прозвучала в заключительном аккорде российской коммунистической эпопеи?

Ответ на этот вопрос – а вместе с тем ответ на вопрос о природе коммунистической империи «времен застоя» – лучше всего дал самый умный политик, который сидел в помещении заседаний брежневского политбюро, – Михаил Сергеевич Горбачев.

«Брежнев сделал выводы из опыта Хрущева. Он возобновил сельские райкомы и предыдущую роль региональных партийных комитетов. На XXIII съезде возродил и занял пост генерального секретаря. Главной его опорой опять стали первые секретари обкомов, крайкомов и ЦК республик. Испытанная сталинская схема. Но если при Сталине она поддерживалась репрессиями, то при Брежневе это был своего рода «общественный договор» между основными носителями власти. «Договор» этот никто не формулировал, его никогда не записывали и тем более не вспоминали. Но он реально существовал. Смысл его заключался в том, что первым секретарям в их регионах предоставлялась почти неограниченная власть, а они, со своей стороны, должны были поддерживать генерального, воспевать его как лидера и вождя. В этом была суть «джентльменского» соглашения, и ее тщательным образом придерживались».^[696]

Если бы сущность «джентльменского соглашения» расписать детальнее, то она выглядела бы таким образом:

– Генеральный секретарь ЦК непогрешим, как Папа Римский, потому что его функция – обеспечение политической стабильности.

– Структура власти партийна, то есть территориальна (региональная – обком – райком), за исключением органов и предприятий, которые подчинены непосредственно центру.

– Генеральный секретарь не вмешивается в региональные дела, в том числе и кадровые, за исключением тех, которые задевают его личную власть и тем самым политическую стабильность системы.

– Армия, дипломатия, политическая и общая полиция, военно-промышленный комплекс автономны, но подконтрольны генеральному секретарю постольку, поскольку этого требует стабильность.

Такая схема больше всего напоминает конституционную монархию, где в роли «конституции» выступает молчаливый компромисс сил, названный Горбачевым «джентльменским соглашением».

Эта общая схема оставалась неопределенной, что влекло за собой немало проблем и конфликтов. Особенно это касалось партийной структуры и принципа всевластной партократии.

Региональные партийные органы, в том числе и ЦК нацкомпартий, и в сельском хозяйстве не могли менять основные плановые показатели и планы посевных площадей по разным сельскохозяйственным культурам. Не были секретари региональных парторганизаций полновластными хозяевами судьбы своих руководящих кадров – секретарей своих обкомов, председателей исполкомов, тем более руководителей силовых структур. Чтобы «съесть» такого подчиненного, первый секретарь должен был хорошо потрудиться. Особенно много принципиальных проблем возникало с автономией нацкомпартий, в первую очередь с Украиной, о чем свидетельствовало более позднее «дело Шелеста». Возникали проблемы и с властью Московского комитета партии – на его территории были расположены и министерства, и культурные и идеологические центры. О партийном характере властной структуры и об автономии региональных и других структур можно говорить лишь приблизительно и условно, – в конечном итоге, иначе и не могло быть без правового государства и демократии. Ведь шла речь не о демократии, а об определенном разрешении стихии на низшем иерархическом уровне.