Читать книгу - "«Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники - Владимир Костицын"

И снова матрос Кошка. Этим матросом было отравлено наше детство и наша юность и было искажено правильное отношение к историческим событиям. Каждый год, иногда по два раза, устраивались публичные чтения с «фонарем» о Севастопольской обороне, и нас обязательно водили слушать эту жвачку. Нам рассказывали о матросе Кошке, но нам ни разу не сказали, что Россия была разбита и почему была разбита. И к удивлению моему, и в этом фильме серьезным вещам отведено очень мало места. Как будто сценарий писал капитан Лукин, писатель по морским делам из милюковских «Последних новостей». В свое время это самолюбование дорого обошлось России. Как бы не случилось того же самого теперь^[1596].

* * *

21 января 1952 г.

Сначала — письмо, сообщающее о визите M-me Martin, а в четыре часа — и она сама. Дело в том, что одна пожилая полька находится тут в бедственном положении, и M-me Martin хочет ее пристроить мне взамен Марьи Васильевны и M-me Collet. Однако полька не пришла совсем, и мы понапрасну проболтали два часа с M-me Martin. Она сообщила мне новости относительно Филоненко.

Кажется, два года тому назад шайка молодых бездельников ограбила одного ювелира на rue de la Paix. В этом деле оказалась замешанной дочь Филоненко, вернее — дочь Варвары Алексеевны от одного из предыдущих мужей. Юную даму, очень красивую, допекли в сыскной полиции, и она созналась во всем и сообщила, что украденные драгоценности хранятся у ее матери. Был обыск, и вещи были найдены. Для Филоненко как адвоката получилось неудобное положение, и глава сословия предложил ему подать в отставку, окончательно или временно — не знаю.

Я сказал M-me Martin, что еще не доказано, знал ли Филоненко о присутствии в его квартире этих драгоценностей. Она ответила мне, что по этике сословия недопустимо, чтобы жена адвоката привлекалась за укрывательство награбленного имущества, и что уже давно репутация Филоненко скверная. Нового для меня во всем этом ничего нет, но все-таки жалко^[1597].

* * *

1 февраля 1952 г.

Утром под дождем побывал в Ivry… Оттуда проехал к Каплану смотреть новые книги. Уходя, имея в виду историю с Филоненко, я задал ему вопрос, интересуется ли он судьбами наших бывших товарищей по лагерю, и получил неожиданный ответ: «Вы, конечно, имеете в виду Голеевского? Да, мне это уже говорили».

Я испугался и спросил, в чем дело. Оказывается, Голеевский выслан — уже довольно давно, недели две-три тому назад. Это объясняет мне, почему я не получил от него никакого ответа на мои два письма, а ведь он — человек воспитанный и корректный. Но как все это возмутительно глупо и просто возмутительно!

Голеевскому 74 года. Он уже давно отошел от всяких дел, покинул даже свои высокие градусы в масонском ордене, жил спокойно в деревне, сажая капусту и редиску и муштруя собаку. Это известие меня очень поразило и обеспокоило. Я сейчас же написал письмо его жене, чтобы узнать, как произошло это дело, и помочь ей, если есть необходимость^[1598].

* * *

6 февраля 1952 г.

Отправляясь в Dampierre к Нине Ивановне, я на этот раз не вылез из поезда, где не следует. Доехал благополучно до Dampierre, побежал по боковой дорожке, но, увидев кучу домов там, где ожидал найти один домик, усомнился и спросил у какой-то женщины. Она меня осведомила сейчас же — и с очень ласковой улыбкой. Это значит, что местное население не совсем одобряет полицейскую операцию своего правительства.

Нина Ивановна сейчас же начала свой рассказ о событиях, очень длинный и уснащенный неизбежно кучей комментариев и отступлений, в общем, все-таки, уместных. Полицейские прибыли утром около 9 часов на трех автомобилях, позвонили и на вопрос, кто, ответили: «Laitier»^[1599]. В общем, были любезны и корректны, дали собраться, разрешили Нине Ивановне сопровождать мужа в Париж. Софья Николаевна поехала на своем автомобиле следом.

В полицейском учреждении, каком я не знаю, Николаю Лаврентьевичу заявили, что ввиду неблагоприятного характера собранных о нем сведений он изгоняется из Франции. Отправили его к Страсбургу только вечером 3 января. Так он добрался до Эрфурта, где имеется советское консульство. Между прочим, он был не один: вместе с ним выслали какого-то Антонова, молодого человека из белоэмигрантов. В Эрфурте консульство поселило их в гостинице и дало на расходы по 100 марок. От скуки Николай Лаврентьевич пропутешествовал, как незанятый турист, в Веймар: для того, чтобы поклониться памяти Гёте? — я не знаю.

Эта дата, 3 января, для меня любопытна в том отношении, что мое неудачное путешествие к ним имело место 4 января утром; значит, я попал бы совершенно некстати в самый горячий момент.

Сейчас же после отъезда Николая Лаврентьевича дамы принялись хлопотать. Так как первая жена Николая Лаврентьевича была англичанка — племянница Черчилля, Софья Николаевна имеет английский паспорт; по-русски не говорит и не понимает. Она немедленно подняла на ноги свою влиятельную английскую родню и своих влиятельных французских друзей из правого лагеря. Последовало «вмешательство во французские внутренние дела», очень, по-видимому, удивившее французскую полицию.

Одно лицо (отнюдь не коммунист) явилось в «Prefectance»^[1600] и вытребовало dossier Николая Лаврентьевича. Dossier, как и полагается в этом учреждении, — совершенно смехотворное:

1) он якобы добивался визы для въезда в Monte-Carlo, где у него должно было произойти свидание с советскими агентами; тут очень странно: префектуре неизвестно, что нормально живущий во Франции иностранец не нуждается ни в каких визах для въезда в Monte-Carlo; я много раз туда «въезжал» и не видел никогда и нигде никакого контроля паспортов;

2) его видели много раз входящим в неурочные часы через «потайную дверь» в советское консульство:^[1601] это уже пахнет романом-фельетоном;