Читать книгу - "Кто Вы, "Железный Феликс"? - Александр Плеханов"

В российской печати появились статьи по весьма деликатной теме: Дзержинский и женщины. Отметим, что Дзержинский не был равнодушен к прекрасному полу. Началось с юношеских увлечений в гимназии. Сестра Ядвига в своих воспоминаниях 24 декабря 1926 г. писала, что в 1893 г. Феликс хотел перейти из гимназии в Духовную семинарию, чтобы в будущем стать ксендзом, но преподаватель Закона Божьего ксендз Ясинский отговорил его от этой мысли, так как «Феликс был слишком весел и кокетлив, ухаживал за гимназистками. А те влюблялись в него по уши и, наконец, подвели его. Было так: когда преподаватель Древней истории учитель Правосудович после занятия в женской гимназии шел в мужскую, гимназистки вкладывали в его калоши любовные письма Феликсу и П[равосудович], не подозревая того, был удобным почтальоном туда и обратно. Однажды между двумя гимназистками вышла ссора, которой из них Феликс прислал письмо. Из ревности секрет был выдан учителю П[равосудовичу]. Почта прервалась. Дошло до преподавателя ксендза Ясинского, и тот отговорил Феликса поступать в семинарию»^[2202].

Одна из сотрудниц ГАРФ опубликовала статью под названием «Палач королевства любви». И что же мы из неё узнали? Оказывается, Дзержинский «был красивым и, наверняка, имел успех» у слабого пола, но «любовная линия будущего «железного Феликса прослеживается весьма слабо. В Вильно Дзержинский клеил листовки на заборах вместе с прехорошенькой Марысей Деймкович. А еще была рядом Юлия Гольдман. Когда Дзержинский попал в тюрьму, Юлия не пропускала ни одного свидания. Она верила, что путем участия и сострадания можно завоевать сердце непреклонного революционера. Но надежда не оправдалась. Дзержинский веско заметил, что они не могут быть вместе и что любовь и революция несовместимы, и запретил Юлии приходить к нему в тюрьму». Неплохо бы знать работнику одного из центральных архивов, что Юлия была невестой Феликса и скончалась от чахотки у него на руках в Швейцарии 4 июня 1904 г.

Другая, по мнению архивного работника, несостоявшаяся пассия Дзержинского была во время его ссылки в Кайгородское. Это Маргарита Федоровна Николева. Но и в этом случае любовь не получила своего развития. Да, это так, но на то были веские причины.

Жительница г. Нолинска М. Ф. Николева курсистка-бестужевка, сосланная в Нолинск за участие в студенческих беспорядках, была первой любовью Дзержинского. 10 января 1899 г., будучи выслан далее на Север, в село Кайгородское, он писал: «…Кажется, что хотя мы так мало жили с тобой, однако бросить все, порвать ни Вы, ни я не в состоянии будем. Вы когда-то говорили, что боитесь с моей стороны только увлечения — нет, этого быть не может. В таком случае я бы с Вами порвал. Победа над собой могла бы тогда только в этом выразиться. Я действительно увлекся, но не только. Кроме этого, мне нравилось в Вас очень многое идейно. Я вас глубоко уважал, и хотя узнал Вас хорошенько, однако еще более стал уважать, что со мной никогда не случалось. Я обыкновенно при первом знакомстве с женщинами робел, при более же близком был грубым и терял всякое уважение. Теперь же случилось иначе. Ведь это нельзя отожествлять с увлечением».

В своем дневнике Дзержинский писал о том, что же его привлекло в этой женщине: «…Она стоит на высоком нравственном уровне, она одна только может правду сказать в глаза, она обладает в высшей степени гражданским мужеством. Как же такой человек не может не нравиться, особенно мне, жаждущему самому обладать этими качествами»^[2203].

Через некоторое время после побега из ссылки Дзержинский снова оказался в тюрьме. Узнав адрес, Маргарита написала ему. 10 ноября 1901 г. он ответил ей из Седлецкой тюрьмы: «…Когда же попал в тюрьму, и более года был абсолютно оторван от внешнего мира, от друзей и знакомых, а потом сразу попал в довольно свободные условия заключения, связи мои с товарищами и внешним миром возобновились, и я получил свидание — тогда я стал жить и живу теперь и личной жизнью, которая никогда хотя не будет полна и удовлетворенная, но все-таки необходима. Мне кажется. Вы поймете меня, и нам, право, лучше вовсе не стоит переписываться, это только будет раздражать Вас и меня. Я теперь на днях тем более еду в Сибирь на 5 лет, и значит, нам не придется встретиться в жизни никогда. Я — бродяга, а с бродягой подружиться — беду нажить. И мне хотелось бы знать, что слышно с Вами, как живете, но я не имею права просить Вас писать ко мне, да и не хочу. Прошу Вас, не пишите вовсе ко мне, это было бы слишком неприятно и для Вас, и для меня, и я потому прошу об этом. Что, как Вы пишете, Ваши отношения ко мне нисколько не изменились, а нужно, чтобы они изменились, и только тогда мы могли бы быть друзьями. Теперь же это невозможно.

А затем будьте здоровы, махните рукой на старое и припомните те мои слова о том, что жить можно только настоящим, а прошлое — это дым. Еще раз будьте здоровы и прощайте»^[2204].

«Феликс заявил мне, что он не может искать счастья, когда миллионы мучаются, борются, страдают. Вот так мы и выяснили наши отношения, — грустно писала Μ. Ф. Николева в своих воспоминаниях. — И он был искренен, он хочет целиком отдаться революции. Я буду помнить его всю жизнь»^[2205]. Николаева умерла в 1957 г., 84 лет от роду. После ее смерти была найдена шкатулка с письмами Дзержинского. Вот это люди! Он ей сказал честно, а она, несмотря на то, что он отказался от ее любви, поминала его всю жизнь добрым словом.

Автор статьи разобралась и в отношениях Феликса с Софьей Мушкат, которой «повезло больше всего. Она влюбилась в Дзержинского заочно: «Я слышала легенды о его революционной страстности, неиссякаемой энергии, о его мужестве и героических побегах из ссылки». Ну, прямо шекспировская Дездемона: она его за муки полюбила». Зачем же ерничать! «А он? Он, очевидно, тоже испытывал к ней любовное чувство, но оно было другое: общее революционное дело». (Это мало? Или очень плохо?).

За границей Дзержинский некоторое время был увлечен Сабиной Файштейн, которая в письмах в X павильон Варшавской цитадели называла его «дорогим моим Феликсом» и понимала его увлеченность революционной борьбой: «…Когда мы опять увидимся и увидимся ли еще в жизни? Ведь перед нами такой страшный, грязный и одновременно такой величественный исторический момент, что любовные страдания, боль, недомогание, болезнь, даже смерть…незначительны, лишь в мере человеческого переживания…»^[2206].

«Что наши страдания, впереди надежды… Все эти мечты и перед нами гроза. Помни, ты мне нужен. Тоска ужасная, когда я думаю о тебе, о нас всех… Обо мне не беспокойся, милый мой. Ведь я не сама — есть родня. И что я беспокоюсь, здоров ли ты… Помнишь ли… Тебя целую, не забывай обо мне»^[2207].