Читать книгу - "Полвека в океане. История рыбных промыслов Дальнего Востока в рассказах, очерках, репортажах - Борис Мисюк"

В семнадцать лет мир полон чудес. И если ты не сидишь на месте, задыхаясь в сигаретном дыму, а бежишь или летишь чудесам навстречу, жизнь твоя в сто раз полнее и интереснее любой, даже самой полнокровной городской жизни. Какой институт или консерватория заменят Шикотанский рыбокомбинат, вулкан Тятю, заглядывающий прямо в бухту, космические океанские рассветы и закаты, огромную оранжевую луну, купающуюся в горной речке… Нет, мамочка, только здесь, на острове, а не в консерватории, может быть по-настоящему счастлива твоя дочь! Музыкальная школа с отличием, аттестат с тремя четвёрками – ну и что, мама? Это ж совсем не значит, что в семнадцать нужно замуровать себя в классы и долдонить пьесы на рояле. Можно прекрасно жить и здесь, работать и искать, и находить красоту, и беречь её, спасать от разрушения…

Насчёт спасения красоты Светка, конечно, переборщила. Работа на комбинате, если укладываться в норму, очень тяжёлая. Норма – 1200 баночек за смену. В каждую баночку нужно уложить 15–20 кусочков сайры, причём не как-нибудь, а «розочкой». Ну а уже после смены все девчата обычно и занимались спасением красоты, ну то есть спасением собственных рук. Использовались для этого мази всех известных марок, изобретались самодельные, но всё равно спастись от сайрового дерматита было трудно. В «презерах», то есть резиновых перчатках, не работа, это известно всем, и врачам в том числе. И сотни мелких, почти невидимых порезов и царапин «расцветали» на руках укладчиц настоящими букетами нарывов. Светке удалось изобрести «бальзам Клементьевой» (сметана с марганцовкой и вазелином), но сметану в посёлок привозили раз в неделю, и за ней нужно было стоять в очереди.

И вот она, сайра, в баночках уже!

Спасать приходилось ещё и собственную свободу, элементарное право на отдых после смены. Дело в том, что сайру на комбинат сдавали сотни сейнеров, ведущих промысел вокруг острова. Рыбаки время от времени совершали набеги на бараки, в которых жили девчата-укладчицы. Топая по посёлку в резиновых «ботфортах», посеребрённых чешуёй, уже, как правило, под мухой, пахари моря держали курс на барак с заветным номером. Вначале при появлении гостей Светка пыталась читать, лёжа на койке в неизменном своём синем спортивном трико, потом, когда замечания насчёт «спортсменов, отвернувшихся к переборке» учащались, резко вскакивала и убегала на улицу. Лес начинался буквально в десятке шагов от барака. Светка забиралась в него поглубже (волков и медведей на острове не было), к ручью, под облюбованный смородиновый куст, и подолгу, лёжа на спине, следила за играми облаков, слушала мелодичный говорок ручья и нередко засыпала, убаюканная этой колыбельной.

Сайровая путина закончилась в октябре, большинство сезонниц покинуло остров, а Светка осталась. И влюбилась в море и Шикотан на всю жизнь. За осень, зиму и весну – до следующей путины – она с девчатами-старожилами облазила все сопки, берега бухт, все самые потаённые уголки острова.

В двенадцати километрах от посёлка находится Край Света. И если остров Шикотан – чудо, Лучшее Место, то сердце чуда – мыс Край Света. Там есть всё! Сопки с заснеженными вершинами, раздольные просторы в цветах и травах по пояс, ключи с живой водой из сказок, сказочные обрывы и скалы, неожиданно похожие то на богатыря в доспехах, то на пьющего мамонта. Океан встаёт перед тобой синей стеной, когда ты бежишь к нему по склону сопки, он приветствует тебя на Краю Света голубым салютом солнечных бликов, тёплым дыханием живой утробы, полной водорослей, рыб, крабов и ракушек, осторожно раскатывает к самым ногам твоим прибойную пену, и она, шипя, как шампанское, оседает сверкающей влагой на крупной гальке пляжа. В прибойной полосе можно увидеть только плавник, никаких следов цивилизации. А чуть подальше, под отвесной скалой, на тёмном вулканическом песке, как «на неведомых дорожках следы невиданных зверей», следы сотен копыт. Здесь, на просторах Края Света, живёт вольное стадо диких лошадей, и под прибрежной скалой они вытоптали площадку, укрываясь зимой от снежных зарядов и злых норд-остов. Стаду, говорят, больше тридцати лет от роду: именно тогда пограничникам, живущим на острове, прислали технику – вездеходы, и пятнадцать рабочих лошадей были отпущены на свободу. И какими же красавицами стали они на воле, как разрослось, расплодилось свободное стадо – мустанги Шикотана! Дожди купают их, ветры расчёсывают им хвосты и гривы, Край Света кормит их буйными травами и поит родниковой водой, и никакой самый заботливый конюх, ни один самый лучший конный завод не могут, наверное, похвастать такими чистыми и красивыми животными. Любоваться собой они позволяют теперь только издалека.

Край Света, край чуда… Светка и одна уже ходила туда. И если б не 12, а 120 километров нужно было пройти, она пошла бы не задумавшись. Она могла часами просиживать на склоне сопки, с которой открывалась Долина Лошадей (название долине она дала сама), просто сидеть в траве, перебирать в пальцах стебли, твёрдые бутончики полевых цветов, листья, смотреть на пасущееся вдали стадо. Оно уже перестало бояться её, подпускало каждый раз всё ближе и ближе. Может быть, её одну на всём острове! Светка не раз видела совсем рядом, как белоногий жеребёнок сосал пасущуюся мать. Глаза у обоих в эти минуты были ну точь-в-точь как у Мадонны с младенцем. Стадо доверяло ей всё больше и совсем, видно, не стеснялось её. И однажды Светка стала свидетельницей их любовных игр… Это было красиво, величественно, чуть-чуть страшно даже и вовсе не стыдно. Но ни за что в жизни никому никогда она не расскажет о том, что видела. Это – сокровенное.

Здесь, на Краю Света, она пробовала писать стихи, рисовать, сочинять музыку. И всё, всё получалось! Да и не могло не получиться – ведь бриз, залетавший с океана, шептал ей слова, облачные тени, плывя по долине, оживляли пейзажи, а в солнечных лучах-струнах непрерывно басили, запутавшись, словно в паутине, шмели, играли цикады. Струны…

Вторая сайровая путина вновь собрала в пучок все струны и крепко привязала к земле. Светка жила теперь с девчатами, которых хорошо знала, с которыми сроднила её островная зимовка. Клементьеву считали уже опытной укладчицей: она делала две, а при крупной рыбе и три нормы за смену. Девчонки из новеньких не справлялись и с одной, особенно ночью. Вот стоят на конвейере, руки – пучочком в банке, спят. Светке и смешно, и жалко их. Потеребишь – проснутся. А минут через пятнадцать – глядь – у них снова глаза закрыты.

В конце путины в одну из подруг влюбился молодой штурман с сейнера и пригласил их как-то сходить на лов сайры. И вот, урча мотором, сейнерок покидает на закате бухту. Огромное, как на древних гравюрах, солнце торжественно, медленно погружается в палевое море. Но едва море хорошо ухватилось за солнце, как оно быстро-быстро стало тонуть, и в считанные минуты на его месте остался лишь оранжево-алый пар, а ещё минут через десять поползли откуда ни возьмись, как лазутчики, туманы, тучи, сумрак по горизонту. На востоке море превратилось в мягкого молочно-голубого цвета ткань, нежнейшую, гладкую, тончайшую. Даже акварель была бы грубой для передачи этой закатной нежности моря.