Читать книгу - "Та, которая свистит - Антония Сьюзен Байетт"

полиэтиленовые ленты ядовито-розовых, ярко-салатовых и бананово-желтых цветов.

Будь нетерпим к терпимости угнетателей.

Учебный план – род угнетения. Скорее вылезай из-под этой махины.

Студенчество – новый пролетариат.

Учение – эксплуатация.

Не подчиняйся об-разованию. Сядь, осмотрись, расширь сознание.

Были и рисунки – листы прикреплялись к трибунам и кафедрам – с аляповатыми цветами, обнаженными телами, извергающимися вулканами.

Таблетки от всех болезней, их нет полезней.

Главное – собственный пупок.

Используй задницу по назначению: это и есть свобода.

Не думай. И все дела.

Искусство – оргазм.

Нет хуже иллюзии, чем знание.

Поверь, самое страшное уже произошло.

Между университетскими башнями валялись листовки.

Антиуниверситет грядет. Антизнание, антинезнание, антипреподавание, антистуденты, антитрусики, анти-Христ, анти-Будда, антишпинат, антибуржуа, антиискусство, анти-антиискусство, антитранспорт, антипластмасса, антимясо, антипсихиатрия, анти-Вейннобел, антифлогистин, античай, антикапитализм, антигамбургеры, антишипучка, анти-перевес-валют-в-кармане, анти-жар-технологий, анти-анти. (Разумеется.)

Пришлось Вейннобелу и Ходжкиссу встретиться и посовещаться. В осеннем воздухе едва ощущалось дыхание заморозков, и лужайка за окном вице-канцлера уже слегка похрустывала. К Ходжкиссу он прикипел: оба были людьми рассудительными и немногословными. Налил кофе из серебряного кофейника в стиле баухаус. Ему нравились его форма и кривизна струящегося кофе на фоне бескомпромиссного Мондриана. Минималистичные изящества сложной цивилизации.

– Откуда все это, Винсент, как вы думаете?

– Не знаю. Антиуниверситет, как я понял, нигде конкретно не располагается. И кто им руководит или будет руководить – неизвестно.

– Своих людей у вас там нет?

– Нет. И я не думаю, что здесь замешан студенческий профсоюз. Сегодня чуть позже встретимся с Ником Шайтоном. От него я пока ничего не слышал.

– Удивительно, как меня выбило из колеи личное упоминание в списке мишеней.

– Но вы же там не один, вы – в одном ряду с Иисусом и Буддой.

– Да, и шпинатом. Что ж, пожалуй, невелика беда.

Северо-Йоркширский университет первой волной студенческих бунтов затронут почти не был. Вейннобел и Ходжкисс пришли к неожиданному мнению, что в требованиях студентов о представительстве в руководящих органах есть здравое зерно, и, соответственно, пригласили туда Ника Шайтона, председателя профсоюза, и еще одного его члена. На заседаниях оба присутствовали весьма спорадически.

– Если все это идет откуда-то извне, – размышлял Ходжкисс, – то чем закончится, непонятно.

– Думаю, нам не стоит их провоцировать. Листовки и плакаты трогать не будем. Им в конце концов придется лепить новые поверх старых. Законов ведь никто не нарушает. Университеты должны стоять на страже свобод.

– А эти их таблетки?

– Там не уточняется, о каких таблетках речь.

– Ну точно не о витаминах.

– Кое-что из написанного, – спокойно продолжал Вейннобел, наливая еще кофе, – весьма остроумно.

И он перевел разговор на тему конференции «Тело и мысль», теперь запланированную на лето 1969-го, самое окончание нынешнего учебного года.

– Приятная новость: получил письма и от Эйхенбаума, и от Пински, и оба приглашение приняли. Рабочее название доклада Эйхенбаума – «Идея врожденности и ее роль в теории научения». Пински же вчерне набросал следующее: «Искусственный интеллект и когнитивная психология: порядок из шума».

– Студенты, как известно, выступают против обоих.

– Правда?

– В Америке в Эйхенбаума кидались тухлыми яйцами и гнилыми фруктами. А Пински в Париже заглушали криками в мегафоны.

– Университет – это цитадель свободы слова. И каждый должен иметь возможность высказаться, каждый. Кстати, именно поэтому мы дадим высказаться и этому Антиуниверситету. Только если студенты совсем не перестанут ходить на занятия и учиться.

– Согласен. Проявим благодушие.

– Главное – не провоцировать.

– Да-да, конечно. И с Ником Шайтоном обо всем этом поговорим спокойно и тактично.

Вейннобел подлил еще кофе.

– А вы, Винсент, планируете выступить с докладом?

– Сгодится ли что-нибудь вроде «Витгенштейн и коварные чары математики»? Попробую объединить логику, философию языка, мысли Кантора о бесконечности, Витгенштейна – о Фрейде…

– Уже жду! А теперь подумаем, о чем и как говорить с юным Шайтоном.

Ник Шайтон – аккуратный смуглый молодой человек: вельветовый пиджак, клетчатая рубашка, красный галстук, волосы выстрижены до самого затылка. Родом из Сандерленда, отец был чиновником в Профсоюзе котельников. Шайтон больше занят вопросами благоустройства столовой и бара, чем броскими лозунгами Антиуниверситета. Изучал историю (выдающимся студентом не был, просто в школе знал ее лучше других предметов), а бо́льшую часть свободного времени проводил, занимаясь делами Лейбористской партии Калверли и выступая перед членами Общества молодых социалистов. Для студента-номенклатурщика был человеком прагматичным и сговорчивым.

В кабинете Вейннобела началось обсуждение предстоящих выступлений: в профсоюзе (Майкл Фут, Р. Д. Лэнг) и в университете (Энтони Кросланд, Эрнст Гомбрих). Всплыла тема конференции «Тело и мысль». Вейннобел ровным тоном назвал основных докладчиков. Заметил, что благодаря конференции университет заявит о себе как о крупном учебном центре. Шайтон отозвался с вежливым энтузиазмом, сказав, что Эйхенбаум и Пински должны собрать большую аудиторию. Ходжкисс про себя улыбнулся. Он спросил Шайтона, знает ли тот что-нибудь о так называемом Антиуниверситете.

– Я, кажется, знаю, где они расположились. И пару людей оттуда знаю.

– Из наших студентов?

– Отчасти. Некоторые уже с дипломом.

– Знаете ли вы что-то об их деятельности?

– Да они, наверное, и сами не знают. Ни к кому из нас не обращались – только плакаты и тому подобное. Никаких занятий не проводится. Только извещения.

– В извещениях ничего дурного не вижу. Но если из-за этого будут срывать учебу…

– Если у них что-то начнется, вы обязательно узнаете. Мы за свободу слова.

– Как и университет.

Далее Шайтон перешел к итогам недавнего заседания профсоюза.

– Студенты хотят изменений в учебном плане. Им кажется, надо больше разнообразной практики, как в других университетах.

– Еще год, и будут работать. Учащиеся сами решили поступать именно на эту программу. А она требует интеллектуальных усилий. – В голосе Вейннобела появились стальные нотки.

– Студенты, например, хотят, чтобы изучение иностранного языка было факультативным, – продолжал Шайтон.

– Неужели? И почему?

– Ну, некоторым язык дается с трудом. А они хотят уделять время новым, более важным вещам. Теориям. Литературным, политическим.

– Я всегда говорю: нельзя хорошо знать свой язык, если не понимаешь, как устроен другой.

– На это можно возразить, – откликнулся Шайтон, – что ни один студент не способен успевать все.

– Принимаю и из этого исхожу. Но некоторые моменты, на мой взгляд, имеют решающее значение для понимания того, как мы мыслим, а остальное – уже производные. И та же теория литературы бессмысленна, если вы не владеете более чем одной грамматикой и более чем одним синтаксисом.

– Грамматика – проявление элитарности, грамматика – инструмент управления.

– Вздор.

– Вице-канцлер, я привел вам слова с одного из плакатов.

– Грамматика элитарна? Не путайте