Читать книгу - "Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис"

Деревянное укрепление, построенное людьми Цезаря в дюнах, оказалось в наших руках, а на равнине за ним развернулись тысячи человек. Было очень жарко. Повсюду лежали тела: одни — пронзенные стрелами и копьями, другие — с ужасными зияющими ранами. Справа мы увидели несколько конных отрядов, галопом скакавших к месту боя. Цицерон был уверен, что заметил Марка, и все мы начали громко их подбадривать, но потом Квинт опознал цвета одеяний и объявил, что это люди Цезаря. Ликторы Цицерона поспешно оттеснили его от поля битвы, и мы вернулись в лагерь.

Стало известно, что битва при Диррахии закончилась великой победой. Укрепления Цезаря прорвали без возможности восстановления, и все его порядки оказались под угрозой. В тот день он и вправду был бы полностью побежден, если бы не сеть траншей, которая замедлила наше продвижение, — из-за нее нам пришлось окопаться на ночь. Люди Помпея приветствовали его на поле боя как победителя, а когда он вернулся в лагерь на военной колеснице, в сопровождении телохранителей, то объехал укрепления с внутренней стороны и несколько раз проскакал по освещенным факелами проходам между палаток под приветственные крики легионеров.

Назавтра, к исходу утра, вдалеке — там, где находился лагерь Цезаря, — над равниной стали подниматься столбы дыма. От передовых частей стали поступать донесения, что траншеи противников пусты. Наши люди двинулись вперед; сперва они шли осторожно, но вскоре уже бродили по вражеским укреплениям, удивленные тем, что плод многомесячного труда можно вот так запросто бросить. Однако сомнений не оставалось: легионеры Цезаря шагали на восток по Эгнатиевой дороге, мы видели поднятую ими пыль. Все снаряжение, которое они не смогли взять с собой, горело позади них. Осада закончилась.

Под вечер Помпей созвал заседание сената в изгнании с целью решить, что делать дальше. Цицерон попросил меня сопровождать его и Квинта, желая иметь у себя запись того, что постановят сенаторы. Часовые, охранявшие палатку Помпея, без единого вопроса кивнули мне, разрешая войти, и я занял укромное местечко, встав в стороне вместе с другими письмоводителями и помощниками. Всего собралось около сотни сенаторов, которые сидели на скамьях. Помпей, весь день осматривавший позиции Цезаря, появился после всех, и ему рукоплескали стоя, на что он ответил прикосновением императорского жезла к своей знаменитой челке.

Он доложил о состоянии нашего и вражеского войска. Противник потерял примерно тысячу человек убитыми, еще триста были взяты в плен. Лабиен немедленно предложил казнить всех пленных.

— Я беспокоюсь, что они заразят предательскими мыслями наших людей, которые их охраняют, — пояснил он. — Кроме того, они утратили право на жизнь.

Цицерон с выражением отвращения на лице встал, чтобы возразить:

— Мы одержали великую победу. Конец войны не за горами. Разве теперь не время для великодушия?

— Нет, — ответил Лабиен. — Следует преподать людям Цезаря урок.

— Урок, который лишь заставит их сражаться с еще большей решимостью, как только они узнают, какая судьба ожидает их, если они сдадутся.

— Так тому и быть. Милосердие Цезаря опасно для нашего боевого духа.

Лабиен многозначительно посмотрел на Афрания, опустившего голову.

— Если мы не станем брать пленных, Цезарь будет вынужден поступать так же, — предупредил всех тот.

И тогда заговорил Помпей — твердо, явно намереваясь положить конец спору:

— Я согласен с Лабиеном. Кроме того, солдаты Цезаря — предатели, которые незаконно подняли оружие против своих соотечественников. Этим они отличаются от наших. Давайте перейдем к следующему вопросу.

Но Цицерон не позволил сделать это:

— Погодите минутку. Мы сражаемся за ценности просвещенного мира или ведем себя подобно диким зверям? Эти люди — римляне, как и мы. Я хочу, чтобы было засвидетельствовано следующее: по моему мнению, это ошибка.

— А я хочу, чтобы было засвидетельствовано вот что, — подал голос Агенобарб. — Следует обращаться как с предателями не только с теми, кто открыто сражался на стороне Цезаря, но и со всеми, кто пытался не вставать ни на чью сторону, приводил доводы в пользу мира или же вступал в сношения с врагом.

Слова Агенобарба встретили горячими рукоплесканиями. Цицерон вспыхнул и замолчал.

— Ну, тогда решено, — сказал Помпей. — Теперь я предлагаю, чтобы все войско — не считая, скажем, пятнадцати когорт, которые я оставлю для защиты Диррахия, — отправилось в погоню за Цезарем и при первой же возможности навязало ему битву.

Это роковое заявление было встречено громким одобрительным гулом.

Цицерон поколебался, огляделся по сторонам и снова встал:

— Кажется, я, как обычно, иду против всех. Простите, но разве это не удобный случай ухватиться за представившуюся возможность и, вместо того чтобы гнаться за Цезарем на восток, отплыть на запад, в Италию, и вернуть себе власть над Римом? В конце концов, предполагается, что именно в этом и состоит смысл войны.

Помпей покачал головой:

— Нет, это будет огромной ошибкой. Если мы вернемся в Италию, ничто не помешает Цезарю завоевать Македонию и Грецию.

— И пусть! Я бы в любую минуту обменял Македонию и Грецию на Италию. Кроме того, у нас там есть войско под началом Сципиона.

— Сципион не может победить Цезаря, — резко ответил Помпей. — Только я могу его победить. И эта война не закончится просто потому, что мы вернемся в Рим. Эта война закончится, лишь когда Цезарь будет мертв.

Под конец заседания Цицерон подошел к нашему предводителю и попросил разрешения остаться в Диррахии, вместо того чтобы участвовать в походе. Помпей, явно раздраженный придирчивостью Цицерона, смерил его взглядом с ног до головы с выражением, близким к презрению, но потом кивнул:

— Думаю, это хорошая мысль.

Он отвернулся так, словно отмахивался от него, и начал обсуждать с одним из центурионов порядок, в котором легионы выступят на следующий день. Цицерон ждал, когда их беседа закончится, вероятно намереваясь пожелать Помпею удачи. Но тот был слишком погружен в подготовку к походу или, во всяком случае, притворялся, что погружен. В конце концов Цицерон сдался и покинул палатку.

Когда мы шли оттуда, Квинт спросил брата, почему тот не захотел отправиться с войском.

— Широта замыслов Помпея означает, что мы можем застрять тут на годы, — ответил Цицерон. — Я не могу больше это выносить. И, скажу откровенно, не переживу еще один переход через проклятые горы.

— Люди говорят, это из-за того, что ты боишься, — осторожно заметил Квинт.

— Брат, я и вправду боюсь. И ты тоже должен бояться. Если мы победим, кровь добрых римлян польется рекой — ты же слышал Лабиена! А если потерпим поражение…

Цицерон не договорил.

Когда мы вернулись в его палатку, он нерешительно стал уговаривать сына, по своему примеру, не идти с войском, хотя