Читать книгу - "Одна жизнь – два мира - Нина Алексеева"

Когда я вернулась в Харьков, я обратила внимание, что в военно-физкультурном отделе ЦК ВЛКСМ большое оживление. Причиной суматохи было выступление А. С. Бубнова, начальника Политуправления РККА, на комсомольской конференции МВО (Московского военного округа) о мобилизации комсомола в военные школы.

Он обращался к комсомолу, требовал укрепить боевую подготовку первой в мире Красной армии, организующей силой которой является ВКП(б).

Комсомол обвиняли, в том, что у него военная работа идет «самотеком», что ее нужно усилить и проводить повседневно. Что стране идет гигантская стройка, а на западе все явственней звучат боевые сигналы, и что мы ходим на демонстрации, поем марш Буденного «Даешь Варшаву, дай Берлин!» И надеемся, что кто-нибудь другой за нас, займется этим делом, то есть военной подготовкой.

Комсомол быстро откликнулся, и мобилизация началась. От Украинского комсомола надо было мобилизовать 5000 человек. Я тут же чуть ли не одна из первых записалась на осоавиахимовские летно-подготовительные курсы. Шесть месяцев быстро пролетели. Прибыла из центра комиссия по отбору студентов в Московскую военно-летную школу. Мы даже в воздух должны были подняться на «кукурузниках», как мы в шутку называли наши учебные самолеты. Высота подъема чуть-чуть выше колокольни, с этой высоты весь город был как на ладони.

Со мной вместе был Сергей Рутченко, самый красивый курсант и замечательный актер. Он был женат, и его беременная жена всегда сидела за кулисами при всех постановках, где он всегда играл героев-любовников, как будто боялась, что ее Сережу кто-нибудь, унесет.

Когда мы спустились и вошли в помещение, там было шумно, весело. Все громко говорили, радостно смеялись. Сережа предложил посидеть тихонько и поиграть в шахматы. Я согласилась. Но не успели еще расставить фигуры, подошел курсант и сказал, что меня просят зайти в кабинет.

Я с бьющимся сердцем направилась по длинному коридору в кабинет начальника курсов, где заседала комиссия. Начальник комиссии крепко пожал мне руку, похвалил (на этих курсах я была единственная женщина), сказал, что у меня все очень хорошо, но — указав пальцем на дату моего рождения на анкете, спросил, правильна ли она или это ошибка. Я ответила, что правильна.

— Жаль, — сказал он, — несмотря на ваши хорошие успехи, мне придется отчислить вас по возрасту, мы детей за штурвал не сажаем, — но увидев, что со мной творится, он попробовал успокоить меня: — Не огорчайтесь, мы через два-три годика еще с вами встретимся.

И чего я не прибавила себе эти «два-три годика», злилась я на себя, — ведь никто никогда никаких метрических записей у меня не спрашивал, сколько написала, столько и прошло бы. Да и вообще, никогда в жизни у меня не было никакого метрического документа. Год и число моего рождения я всюду писала так, как сказала мне мама. Но думать об этом было уже поздно.

Да и события летели с молниеносной быстротой. В тот вечер во время любительского концерта Сережа выступил с длинной поэмой, в которой делился своими впечатлениями о нашем полете. Из него я только запомнила, как после каждого четверостишья он твердил: «На землю, на землю; на землю спустить». Такое еще тогда было отношение к авиации.