Читать книгу - "Трагический эксперимент. Книга 4 - Яков Канявский"

6 (19) января 1918 г. Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет (ВЦИК) принял Декрет о роспуске Учредительного собрания, отказавшегося признать советскую власть и её декреты. В Декрете о роспуске Учредительного собрания было сказано, что Российская революция с самого начала своего выдвинула Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов как массовую организацию всех трудящихся и эксплуатируемых классов, единственно способную руководить борьбою этих классов за их полное политическое и экономическое освобождение. Трудящимся классам пришлось убедиться на опыте, что старый буржуазный парламентаризм пережил себя, что он совершенно несовместим с задачами осуществления социализма, что не общенациональные, а только классовые учреждения (каковы Советы) в состояния победить сопротивление имущих классов и заложить основы социалистического общества».

Таким образом большевики противопоставили революцию Учредительному собранию, силу против демократии. Так на многие десятилетия была установлена власть, захваченная бандитским путём.

Таврический дворец был закрыт, а депутаты разогнаны. В тот же день на Марсовом поле меньшевики, эсеры и кадеты провели манифестацию в защиту «законного органа верховной власти». Манифестация была расстреляна латышскими стрелками и балтийскими моряками. По официальным данным, погибло более 50 человек, в том числе видные эсеры Елена Горбачёвская и Григорий Логвинов, и более 200 человек получили ранения.

Прошедшие 19 января демонстрации в Петрограде и в Москве в поддержку Учредительного собрания также были расстреляны. Позднее подлинно тягчайшим преступлением стал расстрел нескольких десятков членов комитета Учредительного собрания, учинённый в Уфе колчаковскими офицерами по приказу своего командующего № 56 от 30 ноября 1918 г.

«После разгона Учредительного собрания, — вспоминал депутат от партии эсеров Владимир Зензинов, — политическая жизнь в Петрограде замерла — все партии подверглись преследованиям. Партийные газеты были насильственно закрыты, партийные организации вели полулегальное существование, ожидая каждую минуту налёта большевиков. Большинство руководителей как социалистических, так и несоциалистических партий жили на нелегальном положении».

Только кажется, что за Лениным пошли те, кто мечтал продолжить революционный разгул. Большинство людей привыкли полагаться на начальство — и не выдержали его отсутствия. Исчезновение государственного аппарата, который ведал жизнью каждого человека, оказалось трагедией.

«Ленин был единственным человеком, — отмечал Фёдор Степун, — не боявшимся никаких последствий революции. Этою открытостью души навстречу всем вихрям революции Ленин до конца сливался с самыми тёмными, разрушительными инстинктами народных масс. Не буди Ленин самой ухваткой своих выступлений того разбойничьего присвиста, которым часто обрывается скорбная народная песнь, его марксистская идеология никогда не полонила бы русской души с такою силою, как оно случилось».

Ленин точно знал, что ему делать, когда возьмёт власть. В отличие от главы Временного правительства Александра Керенского, которому власть свалилась в руки. Тот отказывался подписывать смертные приговоры: как можно распоряжаться чужими жизнями?! А Ленин себе объяснил: без крови власть не сохранить. Он никогда не забывал о врагах. Не наступление Белой армии (она ещё не сформировалась), не действия контрреволюции (её ещё не было), не высадка войск Антанты (они сражались против кайзеровской Германии и её союзников), а собственные представления Ленина о мироустройстве вели его к установлению тоталитарного режима.

Один социал-демократ, слушатель эмигрантской партийной школы во французском городке Лонжюмо, вспоминал, как молодой тогда вождь большевиков предсказывал: в будущей революции меньшевики будут только мешать. После занятия укоризненно заметил Ленину:

— Уж очень вы, Владимир Ильич, свирепо относитесь к меньшевикам.

Ведь и большевики, и меньшевики входили в одну социал-демократическую партию. Революционеры легко переходили из одного крыла в другое. Разногласия, казалось, касаются лишь тактики и методов.

Ленин, усевшись на велосипед, посоветовал:

— Если схватили меньшевика за горло, так душите.

— А дальше что?

— Прислушайтесь: если дышит, душите, пока не перестанет дышать.

И укатил на велосипеде.

Большевики пришли к власти с обещанием раздавить классового врага. Через десять дней после Октябрьского переворота в «Известиях ЦИК» появилась статья «Террор и Гражданская война». В ней говорилось: «Странны, если не сказать более, требования о прекращении террора, о восстановлении гражданских свобод».

На заседании ЦК Ленин недовольно заметил:

— Большевики часто чересчур добродушны. Мы должны применить силу.

14 ноября Ленин выступал на заседании Петроградского комитета партии:

— Когда нам необходимо арестовывать — мы будем… Когда кричали об арестах, то тверской мужичок пришёл и сказал: «Всех их арестуйте». Вот это я понимаю. Вот он имеет понимание, что такое диктатура пролетариата.

На третьем съезде Советов Ленин объявил:

— Ни один ещё вопрос классовой борьбы не решался в истории иначе как насилием. Насилие, когда оно происходит со стороны трудящихся, эксплуатируемых масс против эксплуататоров, — да, мы за такое насилие!

22 ноября он подписал декрет, который отменял все старые законы и разгонял старый суд. Заодно отменили институт судебных следователей, прокурорского надзора и адвокатуру. Декрет учреждал «рабочие и крестьянские революционные трибуналы». Страна вступила в эпоху беззакония — в прямом и переносном смысле. Ленинцы исходили из того, что правосудие служит государству. Политическая целесообразность важнее норм права. Власть не правосудие осуществляет, а устраняет политических врагов.

Трибуналы руководствовались революционным чутьём и социалистическим правосознанием. Если председатель трибунала считал, что перед ним преступник, значит, так и есть. Соратники и подчинённые Ленина по всей стране охотно ставили к стенке «врагов народа и революции». А сам Ленин писал председателю Петроградского совета Григорию Зиновьеву: «Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров, и особенно в Питере, пример коего решает».

Вместе с Временным правительством рухнула едва появившаяся в России демократия. В стране была установлена диктатура. Общество легко вернулось в управляемое состояние, когда люди охотно подчиняются начальству, не смея слова поперёк сказать и соревнуясь в выражении верноподданничества. И все покорно говорят: да, мы такие, нам нужен сильный хозяин, нам без начальника никуда.

Люди готовы строиться в колонны и шеренги, не дожидаясь, когда прозвучит команда, а лишь уловив готовность власти пустить в ход кулак или что-то потяжелее. Это, верно, куда более укоренившаяся традиция — всеми фибрами души ненавидеть начальство, презирать его и одновременно подчиняться ему и надеяться на него.

Керенский произнёс в октябре горькие слова о взбунтовавшихся рабах:

— Неужели русское свободное государство есть государство взбунтовавшихся рабов!.. Я жалею, что не умер два месяца назад. Я бы умер с великой мечтой, что мы умеем без хлыста и палки управлять своим государством.

«Самое главное и самое худшее — толпа, — писал Максим Горький своей жене Екатерине Пешковой. — Это — сволочь, трусливая, безмозглая, не имеющая ни капли, ни тени уважения к себе, не понимающая, зачем она вылезла на улицу, что ей надо, кто её ведёт и куда? Видела бы ты, как целые роты солдат при первом