Читать книгу - "Слово и дело. Книга 1. «Царица престрашного зраку» - Валентин Пикуль"

— Государь-то плох. Выбирать престолу наследника надобно!

— И кого же вы избрать порешили? Князь Алексей Григорьевич пальцем на потолок показал:

— Вот она!

А там, наверху, Катька…

И, показав на потолок, он к дверям поплелся:

— Его величество спроведую. А то Остерман, чтобы он сдох, извелся… Дежурит, будто пес на костях!

Подозрительно глядело на всех желтое бельмо фельдмаршала.

Нюхал табачок из кармана его братец Миша — озирался косо.

Дядька царев убрался, но остались его братья — Сергей да Иван Григорьевичи, здесь же и Василий Лукич был, а в уголочке приткнулся Ванька-куртизан (он больше помалкивал). Братья Григорьевичи и Лукич обступили братьев Владимировичей, заговорили так — слово в слово:

— Его величество опасен стал. А ежели дух испустит, надобно нам удержать в престолонаследницах княжну Катерину… Катьку нашу царицей сделать! Затем мы вас и звали. Что скажете?

Старики Владимировичи (обоим было 128 лет) ответили:

— Тому нельзя статься. Понеже Катька ваша с царем в супружестве не спряглась, а токмо обручена. И нам сие не по нраву покажется: мы уже Полтаву отгрохали, когда вашей Катьке еще и пупка не завязали… А вы хотите, чтобы соплячка та над нами да над Русью стояла? Нет, тому не бывать!

И так сказали они твердо. Тогда Григорьевичи всем скопом на стариков насели, а «маркиз» Лукич помогал им.

— Как тому не бывать? — кричали. — Ты в полку Преображенском подполковник, а князь Ванька — майором. И то учинить легко! Семеновцы тоже спорить не станут. Вспомни, как Екатерину Первую на престол подпихнули? Тогда тоже иные рыпались. Так их в окно бросили, и кто сел на престол? Катька и села… Так пущай будет на Руси Катерина вторая — из роду нашего!

— Да вы — одни на Руси, што ли? — сказал Михаил (губернатор).

— А коли канцлер Головкин и князь Дмитрий Голицын воспротивятся, — отвечали, — так мы их бить станем. Оно и получится!

Михаил Владимирович на это отвечал им:

— Что вы, робяты, врете? Совсем вы уже заврались…

— Да как я полку своему объявлю такое? — поддержал брата фельдмаршал. — На штыках своих же солдат и мне, старику, помирать страшно… Неслыханное дело затеваете вы Отступитесь!

Василий Лукич озлился, притопнул туфлей нарядной.

— Не хотите? — сказал. — Так мы и вас бить станем!

— Меня? Ах ты, гнида версальска… — И навис над буклями Лукича тяжелый жезл фельдмаршала. — Один раз вдарю, и никаких царей в башке не останется… Отступись, говорю я вам!

Долго еще спорили князья Григорьевичи, заодно с Лукичом, противу князей Владимировичей. Но честные старцы не сдавались на уговоры, и говорили в ответ разумно:

— Даже если б ваша Катька и венчана была, то конжурацию такую принять опасно. Петр Первый Катьку Скавронскую при животе своем короновал… Как-никак, а она — царица законна!

С тем и уехали. Фельдмаршал, когда в санки садился, брату своему признался — с тоской и горечью:

— Мы вот с тобой, Миша, претим им. А, глядишь, государь-то поправится, Катька-дура и впрямь станет царицей на нашу шею. Тогда — держись: князь Алексей с братьями так разнесут кости наши, что и ворон их не сыщет!

— Зато мы правду сказали, — отвечал брат. — И несбыточно их в чудеса престольные не сманивали… Плюнем!

Тем дело не кончилось. Долгорукие дождались, когда из Лефортова дядька царя вернется. Алексей Григорьевич вернулся, стал плакать — мол, царь совсем худ, как быть? Катьку же — не поймешь, как и называть: то ли высочество, то ли величество?

Василий Лукич (он многих умнее был) сомневаться начал.

— Не пропасть бы нам, — говорил. — Может, оставим? Но отец невесты окрысился на него.

— Чего оставлять-то? — кричал. — Престол — это тебе не ведро худое! Зарядил свое: оставим да оставим… Коли Катька на трон сядет, так тебе же, дураку, выгоды да прибытки станутся!

И вдруг… сказал Сергей Григорьевич слова тихие:

— Вот ежели бы государь духовную дал, по которой можно было бы Катьку законной наследницей считать…

— Верно! — поддакнул Иван Григорьевич. — Тогда бы небось и Владимировичи упрямиться не стали.

Брат их, Алексей Григорьевич, глаз с потолка не сводил.

— Эка забота! — сказал он. — Коли только за тем нужда стала, так мы таких духовных целый воз сейчас напишем… Ты, Лукич, грамотей славный — садись и пиши.

— Моей руки письмо коряво, — уклонился дипломат.

Завещание от имени царя написал князь Сергей Григорьевич. И копию тут же сняли.

— А теперь-то что же делать нам? — призадумался Лукич. — Надо, чтобы царь подписал. Иначе силы бумага не имеет. Фальшива!

— А вот царь подпишет — тогда и фальши не скажется. Но князь Алексей Григорьевич стал руганью всех обливать:

— Еще чего! Жди, пока царь подпишет… Уж один-то лист мы сейчас сготовим… Где Ванька мой? Ты чего там в углу засел? Вылезай на свет божий. Ты под руку царя не раз уже писался… Выручай всех нас… Давай, милок. Во, перышко тебе! Макай его в чернила. Да покажи всем нам — как ты ловко за царя писаться умеешь…

Князь Иван, заплаканный, взял перо и одним махом вывел свою подпись.

— Спрячьте, тятенька, фальшь эту, — отцу посоветовал. — А второй лист мне дайте. Может, царь и сам еще подпишет?

На том и разошлись.

* * *

Сын царевича Алексея, ненавистника иноземных новшеств, умирал во дворце Лефортовском, на слободе Немецкой. Рука умирающего императора лежала в руке вестфальского проходимца.

Остерман не покидал царя. Ничего не говорил — просто сидел.

Князь Иван Долгорукий ждал: может, уйдет барон?

Шуршала в кармане его кафтана бумага. Царем не подписанная.

Но Остерман никуда не вышел.

* * *

Пробили полночь часы в Лефортовских палатах. Наступало 19 января 1730 года — день свадьбы. Алексей Григорьевич сам измучился и сына измучил:

— Ванька, подсунь бумагу-то… Может, и наскребет как!

— Да не выходит Остерман, батюшка. Я и сам рад бы!

— Следи, следи, Ванька… Когда-нибудь-то он выйдет?

— Боюсь, батюшка, что никогда…

Петр Второй рывком поднялся с подушек на острых локтях.

Прохрипела страшная маска лица:

— Сани запрягайте — еду к сестре!

И упал на подушки…

Были при нем в этот момент только двое: Остерман — с непроницаемым козырьком на глазах и фаворит — с фальшивым завещанием в кармане…

Опять забили часы половина первого ночи.