Читать книгу - "Русская революция. Ленин и Людендорф (1905–1917) - Ева Ингеборг Фляйшхауэр"

По ленинскому плану восстания 1915–1916 гг. за актами насилия должно было последовать установление на острове большевистской власти и превращение Кронштадта в первую «цитадель большевиков» в России. Весной 1917 г. это удалось лишь в некоторой степени: хотя большевики сделали местный комитет РСДРП(б) активным плацдармом, в том числе для надрегиональной работы (рассылая своих агитаторов оттуда в разные концы страны), но, несмотря на продуманную тактику и большие финансовые возможности, не сумели добиться большинства в новообразованном Кронштадтском совете. Тем не менее они не отказывались от первоначального плана и всеми силами, не жалея средств, старались овладеть островом и крепостью.

Вначале на остров Котлин высадились шестеро большевиков под предводительством Федора Федоровича Раскольникова (Ильина). Местным жителям они казались личностями «уголовно-политического оттенка» и «производили впечатление определенно ненормальных людей». Раскольников, брат знакомого с Лениным большевистского реэмигранта из Женевы Ильина-Женевского, поповский сын и большевик с 1910 г., реквизировал здание и устроил в нем местную редакцию «Правды», которая выходила здесь под названием «Голос правды». За раскольниковской шестеркой последовала группа во главе с Семеном Григорьевичем (Гиршевичем) Рошалем (1896–1917)^[2595], который тоже примкнул к большевистскому движению с 1910 г., с начала войны вел в Петрограде и на северо-западном фронте пораженческую пропаганду, за участие в попытке переворота кронштадтского «Главного комитета» в 1916 г. был арестован, а теперь освобожден из заключения. 4 марта Рошаль стал председателем, чуть позже — заместителем председателя Кронштадтского комитета РСДРП(б). К обеим вышеназванным группам, по запросу Раскольникова в Петроградский комитет, в первые недели марта присоединились другие испытанные большевистские пропагандисты, в том числе командированный в Кронштадт Сталиным латышский большевик (с 1907 г.) И. Т. Смилга. Все эти нездешние большевики не имели законченного военно-морского образования: один Раскольников, бросивший в свое время учебу в Петербургском политехническом институте, закончил гардемаринские классы. Рошаля называли «Доктором», поскольку он несколько семестров проучился в столичном Психоневрологическом институте. Раскольников уже работал в Кронштадте в качестве журналиста партийной печати («Правды», «Звезды»), а в новый приезд получил назначение на должность мичмана (по его словам, лично от военного министра Гучкова). Рошаль занимался исключительно агитационной деятельностью. Под прикрытием финансируемых германскими средствами большевистских печатных органов, которые — как все отделения «Правды» в стране — открывали бесплатные рестораны и столовые, клубы и читальни с политической прессой и литературой, а также специальные дискуссионные клубы, Раскольников с Рошалем при помощи других приезжих агитаторов собирали вокруг себя нужных матросов, сколачивали в боевые группы и формировали из них ударные войска для петроградских уличных боев. Артиллерийские и инженерные подразделения не слишком поддавались на их пропаганду, зато она нашла отклик у 1-го Балтийского экипажа — дисциплинарной части, состоявшей из штрафников и подследственных, которых Морской генеральный штаб направлял под надзор и на исправление в закрытую, хорошо охраняемую, известную строгой дисциплиной крепость. Особенно отличались преступными наклонностями и политико-анархическим авантюризмом в 1-м Балтийском экипаже 2-я и 5-я роты. Они образовали основной костяк легендарных, призываемых большевиками в помощь своим вооруженным восстаниям в Петроград, «кронштадтских матросов», ставших, как самые радикальные и свирепые в деле части русского флота, своего рода преторианской гвардией Ленина и неизменно при появлении в столице повергавших всех вокруг в страх и трепет. Лишь с лета 1917 г. большевики начали брать верх и в Кронштадтском совете^[2596].

Вторая волна насилия захлестнула гарнизон Балтийского флота, стоявший в Гельсингфорсе. «Тут сосредоточены главные силы, главный оплот России на Балтийском море. Мористее других кораблей выделяется бригада дредноутов; здесь же виднеются „Андрей Первозванный“, „Император Павел I“, „Слава“, „Громобой“, „Россия“, „Диана“… Ничто не указывает, что близится трагедия»^[2597]. В этой трагедии присутствующие и наблюдатели тоже заметили «направляющую руку», и командующих офицеров тоже убивали «по списку»^[2598]. Здешней акции благоприятствовало то обстоятельство, «что с самого начала войны Гельсингфорс был центром германского шпионажа и разрушительной революционной работы, имевшей целью ослабить наш флот. Условия для работы были очень удобны: во-первых — иностранный характер города, с населением, говорящим на чуждом языке, в некоторых своих слоях настроенным германофильски, делал работу нашей контрразведки чрезвычайно затруднительной; во-вторых — продолжительная стоянка наших больших кораблей в Гельсингфорсе, при частых свозах команд на берег — давала полную свободу ведения самой широкой революционной пропаганды среди команд»^[2599]. При таких условиях во время войны на многих кораблях Балтфлота возникли «революционные ячейки», только и ждавшие теперь сигнала к выступлению.

Командующий Балтийским флотом, адмирал Адриан Иванович Непенин^[2600], еще капитаном II ранга отличился под командованием адмирала Н. О. Эссена в русско-японскую войну при Порт-Артуре. В первые два года этой войны, будучи начальником штаба Балтфлота при Эссене, он стал уважаемым, незаменимым партнером для союзников, «офицером разведки выдающейся квалификации», который вел таблицы по каждому полету немецкого самолета и всем рейдам немецких подлодок и располагал собственными источниками информации о германском флоте^[2601]. Назначенный после смерти Эссена (1916) командующим Балтфлотом (его давний товарищ и друг адмирал А. В. Колчак командовал Черноморским флотом в Севастополе), во время февральских волнений он находился в штабе флота в Гельсингфорсе, на корабле «Кречет». Когда в столице вспыхнули беспорядки, телефонная и телеграфная связь с ней оборвалась, железнодорожное сообщение прекратилось. Единственным надежным источником информации для Непенина остались аппараты Хьюза петроградского Главного управления Генштаба и могилевской Ставки. Но и оттуда сведения поступали неполные и зачастую с опозданием. Тем не менее характер петроградских событий и масштабы кронштадтских «эксцессов» от него не укрылись. От председателя Думского комитета Родзянко он знал про обострение революционного кризиса в столице, а от начальника Генштаба Алексеева — про телетайпные переговоры по вопросу отречения царя. В то время как связанные с ним инстанции в Петрограде и Могилеве теряли дееспособность и он больше не мог рассчитывать на их помощь, Непенин в первые дни марта столкнулся с нарастанием волнений в городе Гельсингфорс и на кораблях его флота.