Читать книгу - "На войне как на войне. "Я помню" - Артем Драбкин"

– Как вы относились к политработникам?

– Хорошо, ведь мне попадались нормальные люди. Единственный недостаток был в начале войны, когда командир и политработник пользовались равными правами по командованию подразделением, и это зачастую приводило к разного рода противоречиям и даже конфликтам. Но потом этот недостаток устранили.

– А к особистам?

– То, что к ним относились настороженно, это понятно, ведь их работой было «вынюхивать», подозревать и наказывать. Особо я с ними не контактировал, мы старались держаться от них подальше. Боевые офицеры низшего звена дорожили своими людьми и обстановкой в своем подразделении, и помощь особистов нам не требовалась. Если ты к людям относишься по-людски, заботишься о них, бережешь, не унижаешь их человеческое достоинство, то и они за тебя будут горой, вынесут, если надо будет, из-под любого огня. Меня еще командир полка учил: «Ты вначале позаботься, чтобы солдаты были накормлены, чтобы у них портянки всегда были сухие, и только потом можешь с них спрашивать». Я всегда следовал его совету и горжусь тем, что мои солдаты называли меня «батя», а мне ведь был 21 год, когда война закончилась…

Мне в 45-м удалось съездить домой, и, вернувшись в часть, я поделился со знакомыми своими впечатлениями: разруха страшная, продуктов почти нет, и люди опасаются восстановления колхозов. Кто-то донес, меня вызвал Лубенченко и очень жестко отчитал: «Ты что болтаешь, проблем захотелось?» Правда, эта история продолжения не имела, и познакомиться близко с особистами мне так и не довелось.

– Бывали случаи, чтобы людей неоправданно, что называется, гробили?

– Такое бывало из-за ошибок командования, или из-за того, что было не подготовлено наступление, или не было должной огневой поддержки. Или, например, наш комдив, легендарный Василий Маргелов был очень горячий, отдаст нам приказ и требует его выполнения, несмотря ни на что. Одни командиры выполняют его с большими потерями, а наш Лубенченко мог доложить по телефону: «Да, да, выполняем», но решал поставленную задачу по-своему, без неоправданных потерь, и такое бывало. А та трагическая ошибка в Молдавии…

– Конфликты между солдатами бывали?

– Случалось. Вот я, например, на Днепре очень сильно поссорился с моим командиром батальона Каменевым. Из-за чего? У моей роты он решил отобрать две повозки. А я всегда очень строго спрашивал с ездовых, требовал, чтобы они хорошо следили за лошадьми, говорил им так: «Сам не поешь, отдай лошади, но чтобы они могли вытащить из любой грязи». И вдруг наших ухоженных, сильных лошадей забирают. А я молодой был, горячий, и решил, не отдам. Спорим, кричим друг на друга, дошло до того, что он достает пистолет, и я достал… Он убрал оружие, и я, конечно, тоже. Вызвал меня командир полка: «Я снимаю вас с должности». «За что? – отвечаю, – это же несправедливо». С роты меня не сняли, но влепили трое суток ареста. С одной стороны, я прав, но ведь и комбата понять можно, он же эти повозки не для себя брал, а для нужд батальона. Делить людям на передовой нечего, а при выполнении боевой задачи бывали разные моменты.

Или еще вспоминается момент, когда на марше возникла ссора между нашим командиром дивизии Маргеловым и ГСС, командиром батальона из другой дивизии. В том месте была развилка, и этот комбат, правда, он был подвыпивший, решил, что его часть тут пройдет первой, и не давал нашим пройти. Возник затор, начались крики, ругань, дошло до стрельбы в воздух. Маргелов даже выделил роту автоматчиков, чтобы арестовать того комбата, но, слава богу, мимо проезжал командир нашего корпуса Рубанюк, который разрешил этот конфликт, а так еще неизвестно до чего бы там дело дошло…

– Структура вашей минометной роты?

– Рота состояла из трех взводов, по три миномета в каждом, это примерно шестьдесят человек. Если грамотно стрелять из минометов – это страшная сила, настоящее спасение для пехоты. Ведь поначалу бывали случаи, когда у меня забирали людей, чтобы пополнить стрелковые роты, но после того как командир полка Лубенченко увидел, как в одном бою мы только огнем своих минометов остановили немецкую атаку, он отдал строжайший приказ – минометчиков в пехоту не забирать. Это же специалисты, и как простую пехоту их гробить нельзя.

– Какой транспорт был у вашей роты?

– Шесть повозок, и было еще у меня два коня. Конь кавалерийской породы был с норовом, капризный, и я его редко использовал. Зато моя кобылка Маруся хоть и была неказистая, но зато очень надежная, и сколько раз она меня выручала. После войны всех лошадей у нас забрали и передали в народное хозяйство.

– Бывало, что в миномет кидали две мины?

– Такие случаи бывали, но в моей минометной роте такое было только один раз, на Днепре. Ибрагимов бросил вторую мину, его и миномет, конечно, в куски… Сомову оторвало руку, еще несколько солдат тоже были ранены. Такое бывало даже с опытными солдатами, в азарте боя, когда ведешь беглый огонь, можно было ошибиться.

– С контрбатарейной стрельбой приходилось сталкиваться?

– Да, причем немцы довольно ловко научились нас вычислять по разнице распространения звука выстрела и света от вспышки.

– Приходилось использовать немецкое оружие, снаряжение?

– Да, я, например, после боев на Миусе всегда возил с собой немецкий MG-34. Отличный пулемет, надежный, скорострельный. Мне лично нередко приходилось из него стрелять, и в нескольких случаях он очень выручил. Автоматы иногда использовали, но это не особо сильное оружие. Бывали случаи, что заканчивались мины, и приходилось стрелять немецкими 81-ми. Конечно, не было уже той точности, но стрелять было можно. Еще я использовал трофейную стереотрубу – отличный прибор, который мне очень помогал и которым я сильно дорожил. Было у меня и два трофейных бинокля, почти у каждого были немецкие пистолеты. На фотографиях, видите, в самом конце войны пришлось использовать немецкие каски, т. к. свои растеряли.

Но ведь и немцы наше снаряжение использовали: под Москвой мы захватили в деревне помимо танков и десять грузовиков «ЗИС-5». Они хоть и неказистые, и кабины у них деревянные, зато даже в те лютые морозы заводились с полуоборота. Там же под Москвой я лично видел, как немцы использовали против нас захваченные Т-34.

– Бывали нелепые смерти?

– Очень много, из-за горячности, и особенно из-за спиртного. Например, был у нас командир 2-го батальона Владимиров, геройский парень, ничего не скажешь. И как он погиб? Как-то раз выпил хорошо и начал играть с «парабеллумом». Причем его ординарец Лисицин увидел это, вытащил обойму, проверил, попробовал выстрелить, но ничего не произошло, и он вернул ему пистолет. Откуда там взялся патрон, и зачем он приставил его к виску?..

А какая трагедия у нас была на Днепре. Не доходя до него примерно 10 километров, там есть такое селение Маячки. Командир артиллерии нашего полка Жагло увидел, как зенитчики катили две двухсотлитровые бочки со спиртом, и он у них их конфисковал. Решили раздать всем бойцам полка по 100 грамм, но как проверить, технический это спирт или нет? Вызвали нашего врача – Журкина. Он говорит: «У меня никаких приборов нет, давайте я выпью полстакана, и если через два часа со мной ничего не случится, то значит пить можно». Так и сделали, с ним ничего не случилось, и раздали всем по 100 грамм. А я совсем не пил, за всю войну ни грамма не выпил. Свои 100 грамм я отдал ездовому, и с ним хоть бы что. Ни с одним солдатом ничего не случилось, а двадцать шесть офицеров нашего полка, которые выпили больше, отравились. Пятнадцать из них успели спасти, а одиннадцать погибли в страшных муках… Конечно, было очень серьезное разбирательство, но за Жагло вступился командир корпуса Чанчибадзе, с которым они воевали еще под Москвой, и не дал его судить. А Журкину дали 10 лет и отправили в штрафной батальон, но он там свое наказание отбыл и вернулся в нашу часть, я с ним встречался и после войны. Сняли и нашего нового командира полка Лубенченко, хотя он тогда только-только был назначен, сам вообще не пил, и в этой истории никакого участия не принимал. Его понизили, назначили командиром батальона, но потом все равно опять назначили командиром полка.