Читать книгу - "Трагический эксперимент. Книга 5 - Яков Канявский"

у неё близким людям. Через некоторое время подруги раздобыли для неё путёвку в Евпаторию. Остановилась она в Доме каторжан. Потом была эта встреча с Дмитрием Ильичом Ульяновым, занимавшим тогда пост народного комиссара здравоохранения Крымской Советской республики.

Фанни говорили, что Дмитрий увлекается выпивкой и женщинами. Он вроде бы даже на заседаниях правительства мог появиться в нетрезвом виде. 28-летняя Каплан приглянулась Дмитрию, и она не смогла устоять. Их любовная связь происходила у всех на глазах. Да, на глазах. А её бедные глаза не могли видеть окружающего мира. Своего любовника она различала только во время близости, когда он приближался к ней вплотную.

Дмитрий проникся сочувствием к её болезни и устроил Фанни в Харьковскую офтальмологическую клинику к знаменитому на всю Россию профессору Гиршману. Лечение пошло ей на пользу, она уже могла различать лица с полуметрового расстояния. После клиники она прожила какое-то время в Симферополе, потом вернулась в Москву.

И вот вчера она снова встретилась с Виктором. Она не знает, была ли эта встреча случайной. Он сам её окликнул, ведь она бы не могла разглядеть его издалека. Когда он подошёл, на неё нахлынули прежние чувства. Она не выдержала и разрыдалась, прижавшись к его плечу. Видя её состояние, Виктор немного подумал и согласился встретиться с ней завтра вечером у завода Михельсона.

Почему устраивать свидание надо так далеко, Фанни не спрашивала. Она рада была встречаться с ним где угодно. И вот этим августовским вечером 1918 года она идёт на свидание со своим любимым. Но на душе как-то тяжело. Вот она перебрала в памяти всю свою короткую жизнь, но успокоение не пришло. Её одолевала какая-то тревога…

Фанни Каплан с портфелем и зонтиком уже давно стояла, как договорились, у ворот завода Михельсона, а Виктора всё не было. Может быть, с ним что-нибудь случилось? Уличные фонари не горели из-за отсутствия электричества. На улице стало совсем темно. На душе становилось всё тревожнее. Вдруг во дворе завода послышались выстрелы, и из ворот в панике хлынула толпа. Все разбегались кто куда, и только Фанни осталась стоять, ничего не понимая. К ней подбежали какие-то люди. Один из них спросил, кто она такая и что здесь делает. Фанни в страхе ответила:

— Это сделала не я.

Их начала окружать толпа, из неё раздались крики:

— Она стреляла, она!

Вооружённые красноармейцы и милиционеры окружили её и привели в комиссариат. Ей было трудно идти, так как доставляли большое беспокойство гвозди в ботинках. В комиссариате она первым делом сняла обувь и попросила какие-нибудь бумаги, чтобы подложить в ботинки. Ей начали задавать вопросы: почему она стреляла, сколько раз, куда дела оружие.

Она подумала, что стрелял, очевидно, Виктор и надо опять его выручать. Она говорит, что стреляла, но сколько раз и куда дела оружие, не помнит.

В комиссариате допрос проводил следователь Дьяконов. Протокол допроса выглядел так:

«Я Фаня Ефимовна Каплан… Я сегодня стреляла в Ленина. Я стреляла по собственному побуждению. Сколько раз я выстрелила — не помню. Из какого револьвера я стреляла, не скажу, я не хотела бы говорить подробности. Решение стрелять в Ленина у меня созрело давно. Женщина, которая оказалась при этом событии раненой, мне абсолютно не знакома. Стреляла я в Ленина потому, что считала его предателем революции и дальнейшее его существование подрывало веру в социализм. В чём это подрывание веры в социализм заключалось, объяснить не хочу. Я считаю себя социалисткой, хотя сейчас ни к какой партии себя не отношу. Я совершила покушение лично от себя».

Она считала, что берёт на себя вину своего Яшки-Виктора, но боялась попасться на мелочах. Поэтому старалась избегать подробностей. Откуда ей было знать, сколько раз там стреляли, и из какого револьвера. Дьяконова же совсем не устраивало совершение покушения «лично от себя». Но больше ничего ему от Фанни выведать не удавалось.

Тут приехали товарищи с Лубянки, и Дьяконов с облегчением передал Фанни в распоряжение Петерса, бывшего тогда заместителем Дзержинского. Она это поняла по смутным очертаниям здания Лубянки, которые она смогла рассмотреть. Там ей задавали те же вопросы, но она больше ничего не могла добавить.

Вскоре к Петерсу зашёл Свердлов и поинтересовался ходом следствия.

— Ни шатко ни валко, — вздохнул Петерс.

— Надо дать официальное сообщение в «Известиях» — народ в неведении держать нельзя. Напиши коротко: стрелявшая мол, правая эсерка черновской группы, установлена её связь с самарской организацией, готовившей покушение, и всё такое прочее.

В ответ Петерс развёл руками:

— Никакими фактами, подтверждающими эту версию, я, к сожалению, не располагаю. Связями с какой-либо политической организацией от этой дамы пока что не пахнет.

Круто повернувшись, Свердлов сверкнул стёклами пенсне:

— Ну-ну. Вы поработаете с ней, а мы — с вами.

Петерс, заместитель Дзержинского, от этих слов побелел. Ему не раз приходилось слышать это по отношению к другим людям, которых потом расстреливали.

На следующий день на заседании Президиума ВЦИК Петерс начал докладывать о намерении провести следственный эксперимент, о необходимости перепроверить противоречивые показания свидетелей покушения. Свердлов вдруг прервал его доклад:

— Всё это хорошо, и чтобы выявить пособников покушения, следствие надо продолжить. Однако с Каплан придётся решать сегодня. Такова политическая целесообразность.

— Доказательств, которыми мы располагаем, недостаточно для вынесения приговора. Суд не примет дело к рассмотрению.

— А никакого суда не будет. В деле её признания есть? Есть. Что же вам ещё нужно? Товарищи, я вношу предложение гражданку Каплан за совершённое ею преступление расстрелять. С её расстрелом мы начнём осуществлять на всей территории республики красный террор против врагов рабоче-крестьянской власти. Само собой, мы напечатаем в газетах, что это ответ на белый террор, началом которого было покушение на жизнь товарища Ленина. Теперь вам всё понятно? — Свердлов обдал ледяным взглядом Петерса.

Тому совсем не хотелось самому попасть под расстрел, и он не стал возражать.

Судьба Фани Каплан была решена, несмотря на многие нестыковки следствия. К примеру, в протоколе допроса Гиля чёрным по белому написано: «Я приехал с Лениным около 10 часов вечера». Согласно гилевским же показаниям, Ленин выступал примерно час. Получается, что покушение произошло около 11 вечера.

Между тем подписанное Яковом Свердловым «Воззвание ВЦИК в связи с покушением на В.И.Ленина» появилось уже в 22.40. «Это могло произойти только в том случае, если обращение было написано заранее, если Свердлов был осведомлён о планируемом покушении, если он умышленно допустил теракт, а может быть, через ВЧК и Дзержинского, являлся его непосредственным организатором», — делает вывод историк Юрий Фельштинский.

Есть и целый ряд других деталей,