Читать книгу - "Гарем. Реальная жизнь Хюррем - Колин Фалконер"

Ибрагим остался где был и принялся наигрывать на виоле меланхоличную мелодию.

Закрыв глаза, он позволил музыке унести себя далеко за стены сераля, через семь холмов Стамбула, за Черное и Средиземное моря. Напев колыхался маревом над жаркими песками Африки. Одна долгая грустная нота эхом разносилась по долинам Персии и Греции, другая – над широкими медленными потоками Дуная и Евфрата. Припев носило ветром над просторами венгерских равнин и украинских степей, а самые пронзительно-плачущие ноты проникали даже вглубь лабиринтов извилистых улочек Иерусалима.

Принцы и паши, шахи и шейхи слаженно танцевали под общую для всех музыку, ибо такова была построенная Османами империя. И именно отсюда, из-за стен Топкапы, всем им эту музыку наигрывали, трогая струны.

Но сегодня он явственно услышал диссонансную ноту вопреки выстроенной им и Диваном гармонии. Исходила она из Старого дворца, отведенного султаном под свой гарем; руки, извлекшие эту ноту, были белыми и нежными, но с окрашенными в алый цвет ногтями.

Впервые в его жизни Ибрагиму стало страшно.

Сулейман восседал на белом коне посреди мощеного двора с непроницаемым выражением на лице. Никто из окружающих слуг и стражников не расшифровал бы, что на нем написано, даже если бы осмелился поднять на него взгляд. Но никто и под страхом смерти на такую дерзость не отважился бы.

Мустафа вспрыгнул в седло, легким сжатием коленей пустил своего жеребца вперед и поравнялся с отцом. Сулейман положил ладонь на руку сына.

– И да благословит тебя Аллах в добрый путь и убережет тебя от напастей.

– Благодарю тебя, отец.

– Делай все как подобает.

– Сделаю все, что смогу, чтобы верно служить тебе.

– Запомни, ты служишь не мне, а Исламу. Даже султаны и их наследники – всего лишь слуги Аллаха. Езжай с миром!

Сулейман обернулся и увидел три фигуры в хиджабах, спешащие через двор к ожидающей их карете, – Гюльбахар и двух ее служанок.

Он дождался отъезда крошечной процессии со двора. Наконец врата Старого дворца за ними затворились, и он вздохнул со смешанным чувством горечи и облегчения. Что есть ее отъезд для него лично – потеря или избавление?

Великую тяжесть чувствовал он на своей груди. Все женщины мира – его, а ему все чего-то недостает…

Часть 4

Блюститель блаженства

Глава 29

Ионическое море

Галера напоминала гигантского жука-плавунца, перебирающего двадцатью семью парами ножек-весел по глади вод. Золотой венецианский лев обвис, будто разомлев и уснув на жарком солнце. На украшенной искусной резьбой корме под благодатной сенью навеса из пурпурного шелка расположились полулежа на подстилках и низких диванах отдыхающие офицеры и самые нежные из сопровождаемого ими груза. Последние прикрывали носики надушенными платками в надежде перебить омерзительные запахи испарений снизу.

Паруса были за бесполезностью скатаны в двух метрах над передней и главной мачтами, а толкали галеру вперед по глади моря как раз закованные в кандалы зловонные обнаженные рабы, сидящие в трюме в собственных фекалиях по щиколотки. Гребли они уже восемнадцать часов без перерыва. Между рядами гребцов ходил нижний чин с хлебом, пропитанным вином, и совал куски в раскрытые рты тех, кто оказывался на грани потери сознания. Если же кто-то все-таки терял сознание, таких приводили в чувство плетью, замоченной в рассоле. Двоих, которые и после этого не пришли в себя, расковали и вышвырнули за борт.

Джулия Гонзага ничего этого из своего кресла под пурпурным навесом не видела. Парчовые занавеси избавляли пассажиров от лицезрения подобных неприятностей, хотя по нескольку раз за путешествие всем им все-таки попались на глаза эти несчастные на веслах. Джулия в жизни не видела ни подобной обреченности, ни подобной грязи. Увиденное краем глаза зрелище трюма преследовало ее все десять дней, что они находились в море.

Капитан объяснил ей и ее дуэнье, что им нечего беспокоиться об этих язычниках и пленных турецких моряках и арабских пиратах, поскольку они ничем не лучше животных. Но Джулии все равно было стыдно. Всякий раз, когда до нее доносилась очередная волна смрада из трюма, она отводила взор от блистательного великолепия океана и опускала глаза к четкам.

Глядя на эти бусины, она вспоминала, как они дрожали в ее пальцах в первую брачную ночь. Джулия сидела на супружеском ложе, всматриваясь в обшитую орехом дверь, и едва дышала в ожидании мужа.

Наконец раздался стук, а когда она открыла, он предстал перед нею в проеме все в том же свадебном наряде. Они некоторое время разглядывали друг на друга в неловкой тишине.

– Я привык спать в собственной спальне, – сказал он, наконец. – Желаю вам спокойной ночи.

Вскоре после этого он отбыл по делам в свои поместья на Кипре. Не прошло и нескольких дней после отъезда мужа, как отец ее слег с затяжной и тяжелой простудой. Лихорадило его так, что врач прописал ему кровопускание. Прежде чем пойти на это, отец призвал ее и потребовал, чтобы дочь сидела при нем и читала ему вслух Платона.

Затем она получила в письме известие от мужа, что дела вынуждают его задержаться на Кипре еще некоторое время, а потому он выправил ей пропуск на отправляющееся туда судно, чтобы она с ним там воссоединилась. Сама она предположила, что муж попросту не доверяет ей и потому боится оставлять в Венеции без присмотра, поскольку отец ее по-прежнему плох и не в состоянии за нею присматривать.

Джулия этой поездкой за море просто грезила – и теперь упивалась соленым воздухом и морскими просторами. Однажды утром ее взору открылись усыпанные яркими весенними цветами острова Греции. После палаццо с его затхлым воздухом долженствования и монотонностью ежедневного плетения кружев и чтения молитв она ощущала себя выпущенной из тюрьмы на волю. И все бы хорошо, но две вещи отравляли теперь ее существование: во-первых, смрад из трюма; а во-вторых, доподлинное знание того, что ждет ее в конце этого путешествия.

Она подошла к бортовому ограждению. Ее дуэнья в очередной раз прилегла в каюте внизу после приступа морской болезни.

А Джулии все еще слышался голос Аббаса.

Она заулыбалась при этом воспоминании…

– Приятные мысли, моя госпожа?

Она испуганно оглянулась. Оказалось, это капитан Беллини, дородный молодой человек с румяными щеками и бегающими глазами.

– Прошу прошения? – Неужто усмотрел улыбку на ее лице сквозь черную вуаль?

– Столько времени на раздумья в этих долгих поездках.

– Вот я и думала о своем муже.

– А-а. – Беллини указал на паруса. – Ветра-то все нет. Но еще несколько