Читать книгу - "Аквитанская львица - Дмитрий Агалаков"

Первые дни мая 1147 года Людовик и Алиенора провели в аббатстве Сен-Дени. В окружении рыцарей, готовых выступить в поход, они усердно молились в новом соборе, выстроенном Сугерием в годы опалы. Конечно, Людовик проявлял в молитве усердия больше, Алиенора меньше, но этому священному ритуалу необходимо было подчиниться беспрекословно. Их душам предстояло очиститься перед тем, как они выступят в поход. Ведь только с чистым сердцем можно было обнажить меч во имя Господа!

Ради такого случая в парижское предместье пожаловали Бернар Клервоский и папа римский Евгений Третий.

Людовик, которого ближайшие рыцари едва спасали от напиравшей толпы вояк, поклонился мощам святого Дионисия, покровителя Франции, а затем взял с алтаря орифламму — королевское знамя, штандарт краснозолотых цветов.

— Сын мой, — выступив вперед, под сводами собора сказал ему понтифик, и все разом умолкли, — вручаю тебе суму и посох паломника, — и папа протянул Людовику бедную холщовую сумку и добротно сработанную палку с загогулиной для кисти руки. — Пусть смирение и молитва будут главными твоими спутниками в этом походе, и тогда Святая земля встретит тебя и твоих братьев и сестер с распростертыми объятиями. Да пребудет с тобой и воинством христовым Господь!

Понтифик был прав, вручая королю суму и посох. Ведь любой крестовый поход являлся в первую очередь паломничеством. А то, что пилигримы были вооружены до зубов, так это только для того, чтобы обезопасить себя на дорогах Европы и Азии.

В этот знаменательный день аббатство Сен-Дени оказалось так переполнено народом, что королю и королеве пришлось покинуть святую обитель через дортуар монахов. Алиенора печально вздохнула, когда увидела соломенные топчаны и грубые покрывала братьев.

Нет, эту жизнь она никогда не понимала…

В день отъезда Сугерий, на которого возложили управление всей страной, поцеловал ученика в лоб и перекрестил.

— Да хранит вас Господь, мой возлюбленный государь, — заплакав, сказал аббат.

Едва сдерживая слезы, Людовик обнял наставника.

— Я вернусь с победой, — сказал он. — Жди меня.

12 мая войско короля Франции Людовика Седьмого вышло из Парижа. Горожане диву давались, наблюдая за медленно ползущей гусеницей обоза. Сотни телег выплывали за ворота столицы, и не было им конца. Если бы никто не знал, что речь идет о крестовом походе, то можно было подумать, что король решил поменять столицу.

Папа римский Евгений Третий, аббат Сугерий и Бернар Клервоский лично провожали войско. Неистовый Бернар хмурился, когда наблюдал за телегами с сундуками, — ему уже рассказали о капризах королевы. Но, наконец, лишние тряпки не самое страшное. Что поразило настоятеля Клерво куда больше, так это сотни женщин, сопровождавших обоз. Если бы это были только прачки! Нет. Тут ехали в седлах разодетые наездницы-фрейлины королевы, на повозках сидели ее камеристки и служанки всех мастей. Верхом разъезжали и другие знатные дамы, которые тоже отправились в путешествие в привычном окружении своих помощниц. А еще целая армия менестрелей — они уже настроили свои виолы и круты, чтобы ублажать слух королевы и ее свиты. А потом появилась и сама Алиенора, разодетая в шелка и парчу, вырвалась на белом жеребце вперед, пришпорила коня и в сопровождении нескольких наездниц понеслась вперед — молодая, ослепительная…

— Блуд окутает войско христово своими сетями и захватит в плен, — сказал Бернар пожилому Сугерию, немного сникшему от вида шумной и пестрой процессии. — Грех поглотит их…

Аббат Сен-Дени вздохнул:

— Что тут поделать, они молоды и жаждут приключений. Будем надеяться, что Господь убережет их от ошибок. Может быть, на время битв все эти женщины и музыканты осядут в Константинополе? — Сугерий еще раз вздохнул. — Может быть, им хватит ума не лезть в пекло и не вертеть хвостом перед носом отважных мужей в самое неподходящее время? Будем надеяться.

Но по голосу его чувствовалось, что он мало верит своим словам. И все же, размышлял Бернар, потягивая носом теплый весенний воздух, главным было то, что он сдвинул с места этот камень. Он вдохнул в сердце христианских рыцарей желание покорить, а если можно, то и раздавить враждебный мусульманский мир.

На прощание, по просьбе понтифика, с одной из телег он произнес перед христовым воинством напутственную речь. Как всегда, она была зажигательной и проникновенной.

В конце он сказал:

— Язычникам можно было бы сохранять жизнь, если бы нашелся способ удержать их от немыслимой вражды и угнетения христиан. Нынче же, в дни великих потрясений, когда истинные верующие гонимы и побиваемы, нехристей стоит истреблять без сожаления. Не бойтесь обагрить свой меч в их крови — Господь простит и вознаградит вас!

— Сохранив эти слова в сердце, армия Людовика Седьмого, этот великий караван, двинулась под ярким весенним небом по юго-восточной парижской дороге. Сейчас со всех провинций королевства текли такие же гусеницы, полные добра. Это следовали к Рейну феодалы со своими женами, поделив поровну сундуки, — в одних томились аккуратно сложенные оруженосцами рыцарские доспехи, мечи и кинжалы, щиты, в других — не менее опасное и прочное оружие: узорчатые шелка из Византии и Венеции, парча и муар, газ и атлас из Флоренции и Милана, серебряная посуда. А еще много золотых украшений и дорогих благоуханных бальзамов, чтобы обольщать и соблазнять воинственных и жаждавших славы мужчин.

— На восточной границе королевства все эти потоки разнаряженных людей пересеклись и вошли в одно течение. Запад вновь шел покорять Восток. Молодая, полувар-варская Европа, заточив мечи и настроив музыкальные инструменты, искала великое приключение. Всю страсть она вложила в этот порыв — найти для себя Землю обетованную, всю ненасытность души и ума отдала она походу, всю жестокость и всю нежность. Небольшой опыт и много простоты вели ее к великой авантюре. Сердце стремилось к неиспытанным ранее чувствам, разум — к новым знаниям. Тысячи красивых женщин и рыцарей под неумолкаемый звон тамбуринов двигались вперед — они хотели жить полно и не могли надышаться этой жизнью. Остаться дома значило бы упустить что-то главное. На карте мира было столько белых пятен! Да что там пятен! Весь этот мир был одним сплошным белым пятном, доселе неизведанным, державшимся то ли на слонах или на черепахах, то ли в ладонях Господа. Только зеленая весенняя Европа и была на этой карте, и вот она растекалась, одетая в сталь и парчу, чтобы как можно скорее заполнить собой весь этот мир.