Читать книгу - "Повседневная жизнь российских жандармов - Борис Григорьев"

Донос Майбороды подтвердил первоначальные сведения Грибовского о существовании тайного общества. В начале декабря по распоряжению начальника Главного штаба его величества раскрытие заговора и принятие надлежащих мер были возложены на генерал-адъютантов Чернышева и Киселева. Вытребованный ими Майборода представил подробные показания на 46 лиц, участвовавших в обществе. 5 декабря Чернышев выехал из Таганрога в Тульчин для расследования этого дела. В том же декабре 1825 года Майборода был призван «по высочайшему повелению в Петербург и переведен в лейб-гвардии Гренадерский полк тем же чином» — оставлять его в полку, на командира которого он сделал персональный, хотя и вполне справедливый донос, было невозможно^[27].

Донос Майбороды «совершенно подтвердил» поручик того же Вятского пехотного полка Старосельский, который в январе 1826 года был вызван в Петербург и помогал Комиссии своими показаниями, за что «удостоился заслужить высочайшее одобрение». Дальнейшая его судьба неизвестна.

Нам трудно судить, что подвигло этих двух армейских пехотных офицеров на сомнительные, с точки зрения кодекса чести офицера, подвиги. Действительно ли ими руководили патриотические чувства и монархические убеждения, или это были карьеристы, стремившиеся любой ценой вырваться из не удовлетворявшей их честолюбия и амбиций унылой и серой провинциальной жизни на окраине империи в Тульчине и любыми средствами попасть в столичные гвардейские полки? Бог им судья!

Из сыпавшихся, как из рога изобилия, на Александра I доносов в канун его смерти 19 ноября 1825 года на особом месте стоит донос унтер-офицера 3-го Украинского уланского полка И. В. Шервуда (1798–1867). По своему содержанию и степени информированности о деятельности Южного общества он значительно уступает доносам Майбороды и Старосельского, но из всей когорты доносителей один только Шервуд удостоился аудиенции у императора и один только он был по-царски вознагражден за оказанную трону услугу. Весьма импозантно выглядит и фигура самого доносителя, как бы скроенная из крайних противоречий и театральных масок. Достаточно образованный, владевший иностранными языками, обходительный и приятный в общении с людьми, но честолюбивый, алчный и низменный по характеру проходимец и авантюрист, ловкий и трезвый правительственный агент, не останавливавшийся перед провокационными методами дознания, и мелкий жулик, не брезговавший спекуляциями и нечистоплотными махинациями, — таков был Шервуд, открывший галерею портретов агентов и осведомителей, украшавших стены Третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии, а затем и Департамента полиции. Англичанин по происхождению, Шервуд с двухлетнего возраста жил в России, получил хорошее образование. В службу вступил рядовым в 3-й Украинский уланский полк и сразу был произведен в 1819 году в унтер-офицеры. Войдя в круг офицеров, он при случайных обстоятельствах узнал о существовании тайного общества.

Полученные им первоначально сведения носили отрывочный и неполный характер. Тем не менее Шервуд решил сыграть ва-банк и, в обход своего прямого начальника графа де Витта, направил письмо на высочайшее имя через лейб-медика императора, тоже англичанина по происхождению, Виллие, в котором сообщал, что «имеет открыть важную тайну, относящуюся до особы Государя».

Письмо дошло до Александра I, и по его приказу Шервуд 12 июля был доставлен к Аракчееву с фельдъегерем в его имение Грузино. На другой день Аракчеев отправил его в Петербург, сообщив императору, что «…имеет донести Вашему Величеству касающиеся до армии… состоящее будто в каком-то заговоре, которое он не намерен никому более открывать, как Вашему Величеству». 17 июля 1825 года Шервуд был представлен через генерал-майора П. А. Клейнмихеля Александру I в Каменноостровском дворце. Получив монаршее благословение на продолжение розыска, Шервуд 30 июля представил Александру I подробную записку о своих дальнейших шагах, которая высочайше была одобрена. Доносчику была вручена тысяча рублей на расходы и разрешено увольнение в отпуск на год.

Вернувшись на юг, Шервуд встретился с основным своим источником информации по Южному обществу — прапорщиком Нежинского конно-егерского полка Ф. Ф. Вадковским (1800–1844), который в 1824 году «по высочайшему приказу за неприличное поведение» (шутки по поводу императора и сочиненную им сатирическую песню) был переведен из лейб-гвардии Кавалергардского полка в этот провинциальный конно-егерский полк и являлся активным членом Южного общества. Быстро завоевав его полное доверие, Шервуд был принят им в тайное общество. Вадковский, отличавшийся кипучей энергией и неуемной инициативой, был приятно поражен тем, как споро и блестяще Шервуд выполнил его поручение привлекать к делу тайного общества военных поселенцев. Представленный ему Шервудом отчет содержал данные на якобы принятых им в общество новых членов: двух генералов и 47 штаб- и обер-офицеров. Что, естественно, не соответствовало действительности и было стопроцентной дезинформацией.

После этого (3 декабря) Вадковский вручил Шервуду рекомендательное письмо к Пестелю, в котором давал ему самую лестную характеристику и просил ознакомить его с текстом написанной Пестелем Русской Правды. До этого Шервуд уже успел переслать Аракчееву свое донесение о тайном обществе и о его членах: Пестеле и генерал-интенданте 2-й армии А. П. Юшневском (1786–1844) — последнее сообщение Шервуда, с которым ознакомился Александр I.

После событий 14 декабря на Шервуда обрушился целый град царских милостей: он был произведен в прапорщики, а потом в поручики и переведен в лейб-гвардии Драгунский полк; ему было высочайше повелено впредь именоваться «Шервуд Верный»; был утвержден дворянский герб Шервуда — и все это за один 1826 год. Но поредевшая после казней и ссылок в Сибирь декабристов столичная гвардейская среда не приняла доносчика в свои ряды, он не пользовался расположением своих сослуживцев, среди которых получил прозвище «Шервуда Скверного» и «Фидельки». В 1827 году Бенкендорф использовал его для выполнения отдельных поручений, связанных с изучением родственников и знакомых некоторых репрессированных декабристов, но тот представил на этих вполне благонамеренных людей такие несусветные обвинения, что даже А. X. Бенкендорф не выдержал этой «липы», начертав на полученной от него записке эмоциональную и почти афористичную резолюцию: «Точная чума этот Шервуд», и таким эпистолярным средством лишил проходимца покровительства Третьего отделения, чем вызвал у него ответную злобную реакцию^[28].