Читать книгу - "Последние битвы Императорского флота - Олег Гончаренко"

Узнав об этом самовольном поступке нижних чинов, вносящем дезорганизацию во флотскую дисциплину в трудное военное время, Колчак первоначально отказался официально утвердить эту организацию.

Для адмирала было совершенно очевидным, что создание политизированной организации в эти дни противоречило основному принципу русской армии и флота — быть вне политики. Однако комитет, опираясь на выходящие из повиновения командирам матросские и солдатские массы, продолжал вести начатое дело для создания Совета солдатских и матросских депутатов.

Вскоре произошли события, приведшие к взрывоопасной ситуации на всем флоте. Командующему Черноморским флотом доложили, что на линкоре «Императрица Екатерина Великая» утром началось брожение матросов, которое к вечеру вылилось в требование списать с корабля офицеров с немецкими фамилиями как потенциальных предателей «русского дела».

За этим демагогическим и бессмысленным действием не замедлила разразиться настоящая трагедия. Поздно ночью офицер линкора мичман Фок захотел пройти с башенного помещения в погреба, но не был допущен туда часовым, который под впечатлением событий дня принял попытку проверить погреба за желание произвести взрыв, дабы, как утверждал часовой впоследствии, «отвлечь команду от революционных событий». Оскорбленный действиями матроса, в ту же ночь мичман Фок застрелился в своей каюте.

День ото дня хаос на кораблях Черноморского флота возрастал, набирая обороты, но даже несмотря на выходящие из повиновения матросские массы, начинавшуюся дезорганизацию службы, русские морские офицеры по-прежнему проявляли чудеса стойкости и героизма.

Одним из характерных случаев того времени можно считать историю, произошедшую с одним из гидросамолетов авиации Черноморского флота под командой летчика лейтенанта Сергеева и наблюдателя унтер-офицера Тура.

Гидроплан получил при обстреле над Босфором во время воздушной разведки пулевую пробоину в бензиновом баке. Бензин стал вытекать, и аппарат был вынужден спланировать на воду на румелийском берегу в районе Деркоса, оказавшись вне всякой видимости сопровождавших русских судов. Полагая самолет лейтенанта Сергеева сбитым или захваченным, русский гидроавиатранспорт и сопровождавшие его корабли вернулись назад в Севастополь.

Сергеев и Тур заметили невдалеке от себя турецкую шхуну и, используя остатки бензина, развернулись на воде для совершения атаки. Открыв огонь из пулемета, русские авиаторы вынудили турок спешно бросить шхуну и на шлюпке удалиться к берегу. Однако и рухнувший в воду гидроплан стал постепенно разваливаться на части. Чудом оба летчика, покинувшие обреченную машину, не пострадали. Сказался опыт морской службы. Вплавь добрались они до покинутой турками шхуны и забрались на борт. Подняв паруса, Сергеев и Тур развернули свой трофей к северу, направляясь в сторону Севастополя. После шестисуточного плавания, выдержав сильный шторм, безо всякой провизии и почти без воды летчики прибыли к Джарылгачской косе, откуда дали о себе знать. Вскоре они были взяты на высланный за ними миноносец.

Тем временем в самом Севастополе творилось нечто трудно вообразимое в обычных условиях жизни, и тем более во время войны. Под напором требований «демократически настроенной общественности» города из городской тюрьмы были освобождены два политических преступника — нижние чины броненосца, носившего до 1905 года имя «Князь Потемкин-Таврический» до приснопамятного мятежа, после подавления которого он был переименован в «Святого Пантелеймона».

Потенциальные каторжники, а ныне граждане «свободной России» не замедлили явиться в штаб крепости, где от растерянных военных чиновников без препятствий получили вид на жительство.

Очаг бунта на линкоре «Императрица Екатерина Великая» медленно тлел, готовый вспыхнуть ярким пламенем в любой момент. Утром 5 (18) марта по требованию его команды на корабль прибыл сам командующий Черноморским флотом Колчак. Перед строем команды адмирал высказал оной своё неудовольствие. Обращаясь к организаторам выступления против «немцев», он публично отказался удовлетворять требование об удалении с флота офицеров с германскими фамилиями.

События на флоте угрожающе развивались, несмотря на то что внешне в Севастополе жизнь протекала как прежде. По приказу командующего флотом в Севастополе на Нахимовской площади прошел парад морских частей и войск гарнизона совместно с учащимися города. Перед парадом Сильвестр (Братановский), епископ Севастопольский, отслужил «благословенное молебствие» Богохранимой державе Российской, «народному правительству», верховному главнокомандующему и всему российскому воинству. В час дня парад закончился, командование флота и духовенство отправились на парадный обед к генерал-губернатору города свиты Его Величества контр-адмиралу Михаилу Михайловичу Веселкину.

Впрочем, вскоре накал политических страстей и какая-то общая потребность в публичных высказываниях привели к тому, что в один прекрасный день во флотском экипаже вспыхнул митинг матросов, солдат и портовых рабочих. Один оратор сменял другого, речи, одна протяженнее другой, собирали толпы зевак и случайных прохожих. К пяти часам вечера во дворе экипажа насчитывалось уже до 10 тысяч человек! Выступавшие люди говорили обо всем, а по существу знакомили собравшихся с содержанием прочитанных ими столичных газет. Раздавались выкрики провокаторов, требовавших ответа на все услышанное от командования флотом и сухопутными силами. Наконец, в конце митинга по требованию, переданному якобы от матросов и солдат, прибыл Колчак и, не удержавшись, ввязался в полемику, выступив с продолжительной речью.

Страсть к суесловию граждан, освобожденных от «царя-тирана», не унималась, а лишь возрастала день ото дня. Казалось, что в демагогические прения «общественных» групп вовлечен весь Севастополь. От простого сотрясения воздуха, управляемые чьей-то недоброй волей, иногда «революционные массы» переходили к конкретным делам. К тому же дела эти были не просто единовременными акциями распоясавшегося плебса. В этих хорошо продуманных сценариях читался все тот же почерк «мировой закулисы». Общая тенденция тех дней прослеживалась как направленная на преступную дестабилизацию внутренней обстановки в условиях продолжающейся войны.

Все шло хорошо до тех пор, пока митингующим кто-то не стал подсказывать идеи расправы над «эксплуататорами трудового народа», недвусмысленно причисляя к ним офицеров и адмиралов. И хотя дисциплина на Черноморском флоте оставалась в те дни сравнительно высокой, даже сторонним наблюдателями стало ясно, что грядущего насилия не избежать, и это лишь вопрос времени. Но пока на севастопольских улицах и площадях мирно гудели своим многоголосьем бесчисленные митинги «трудящихся»…

Вскоре произошло одно малозаметное событие, положившее «начало концу» сколь бы то ни было твердой власти, опирающейся на военную силу. Митинг, состоявшийся на севастопольской Большой Морской улице, возле здания городской думы, частично перетек в зал заседаний. Обсуждался вопрос о «тяжелом наследии прошлого», жандармах и полицейских, которые подлежали революционному суду и полному разоружению. К числу подлежащих изъятию оружия лиц кто-то неизвестный весьма настойчиво предлагал отнести и морских офицеров. Идея была подхвачена «демократически» настроенной частью думы и встречена овациями зала. Председательствующий согласился на создание «милиции» из числа энтузиастов, вооружить которых предполагалось за счет части изъятого у полицейских и моряков оружия.