Читать книгу - "Монсегюр и загадка катаров - Жан Маркаль"

Что во всем этом катарского или, по крайней мере, выдержано в катарском духе? На самом деле немногое. Может быть, особое положение дьявола напоминает, что катары верили в существование злого начала, воплощенного в Сатане, почти бога Зла, противостоящего богу Добра. Эту дуалистическую концепции иллюстрируют и два святых Антония, а прежде всего два младенца Иисуса. Можно было сказать: младенец, которого держит Иосиф, олицетворяет мужское начало, то есть то, что явственно, а младенец, которого держит Мария, — женское начало, тонкое, то есть то, что скрыто. Почему бы нет? Это также могло бы иллюстрировать верование, которое выражено в некоторых катарских текстах: Иисус и Сатана — два сына Бога-Отца, два проявления божества, одновременно доброго и злого. Эта сторона катарского учения, которую комментаторы обычно игнорируют и которая как будто показывает, что катаризм — на самом деле ложный дуализм и подлинный монизм, словно была в этой церкви намеренно подчеркнута введением этой необычной пары.

Но весь смысл меняется из-за обратного порядка, отмеченного уже снаружи в перевернутом каролингском постаменте. Если смотреть на алтарь, Иосиф находится слева, на мрачной стороне: некогда на этой мрачной стороне во время церемоний было место женщин, а дьявол и «дьявольские» сцены, столь распространенные в Средние века в скульптуре соборов, изображались на северном фасаде. Здесь, в этой церкви Святой Марии Магдалины, Иосиф, явственное, мужчина, находится слева; получается, что младенец, которого держит он, — Сатана? А младенец, которого держит Мария, справа, то есть скрытая реальность, — евангельский Иисус? Но тогда почему гротескная статуя Сатаны находится справа, а крестный путь повернут в обратную сторону? Посещение этой церкви оставляет странное впечатление, вызывает нездоровое чувство: этот храм как будто больше подходит для черной мессы, чем для «нормальной».

Есть только одна церковь тех же размеров, которую можно сравнить с Сент-Мари-Мадлен в Ренн-ле-Шато: это церковь Сент-Оненн в Треорентеке (Морбиан), в Броселиандском лесу. Я ее хорошо знаю, потому что принял определенное участие в ее реставрации и украшении, которые имели место совсем недавно и происходили в других обстоятельствах, чем в Ренн-ле-Шато, но процесс был очень похож. Однако в Треорентеке, даже если художественные достоинства церкви остаются спорными, все ясно: о дуализме, тем более о «сокровище» нет и речи, и в символике убранства нет никакой двусмысленности.

Что на самом деле поражает в Ренн-ле-Шато — это скопление деталей, которые кажутся логически связанными, а по рассмотрении оказывается, что они не стыкуются и даже противоречат друг другу. К тому же заметны заимствования из масонских и розенкрейцерских формул. По всей очевидности пол, изображающий шахматную доску с белыми и черными клетками, ориентированную по четырем странам света, воспроизводит «мозаичный пол» франкмасонов. В этом, правда, можно усмотреть еще один намек на дуализм: шахматная партия — это столкновение сынов Света с сынами Тьмы. Почему бы нет? Во всяком случае, манихейство запечатлено здесь в топонимии: напротив разрушенной цитадели Бланшефор возвышается зазубренный гребень Роко-Негро^[18]. Но есть и другие намеки на масонство: восьмой этап крестного пути, где женщина во вдовьем покрывале держит за руку мальчика, одетого в шотландку, и девятый этап, изображающий всадника, которому нечего здесь делать, но фигура которого напоминает о степени Благотворного рыцаря Святого града в Исправленном шотландском уставе. К тому же розы и кресты, украшающие каждый этап крестного пути, — не случайные элементы. Впрочем, надо отметить, что один из самых знаменитых представителей семьи д’Отпулей, Франсуа, в XIX веке был досточтимым мастером ложи «Карбонари» в Лиму. С другой стороны, надо знать, что, согласно измышлениям Антонена Гадаля о сабартеском Граале, одна розенкрейцерская секта основала в Юсса-ле-Бен поселение и даже воздвигла памятник Галахаду, сыну Ланселота Озерного, первооткрывателю цистерцианского Грааля. В Монсегюре находят катаров, легенду о Граале и «северян», чтобы не сказать — нацистов. В Сабарте — катаров, легенду о Граале и розенкрейцеров. В Разе находят все: катаров, тамплиеров, франкмасонов, розенкрейцеров, легенду о Граале, Меровингов и, разумеется, «северян», но намного более британских — несомненно, из-за шотландского происхождения масонства. Надо добавить еще друидов — как же без них, — которые, как я считаю, исчезли самое меньшее тысячу сто лет тому назад.

«Од всегда был землей, радушно принимавшей чародеев и колдунов, и не в резиденции епископа Каркассонского опровергнут нас, если мы станем утверждать, что о запретных обрядах (которые, во всяком случае, были таковыми, когда свирепствовала инквизиция) здесь, несомненно, можно говорить с большим правом, чем где-либо в другом месте. Аббат Соньер, местный уроженец и к тому же, как говорили, очень близкий к народу, не мог не знать, что большинство колдовских обрядов — не более чем религиозные обряды, проделанные в обратном порядке, и у всех фольклористов, за неимением экзорцистов, есть большие подборки молитв, читаемых задом наперед, и историй о старухах, которые пятятся по крестному пути, произнося неразборчивые угрозы»^[19].

К тому же мы знаем, что аббат Соньер ездил в Париж, якобы затем, чтобы отдать найденные в своей церкви документы на проверку аббату Бьею, директору Сен-Сюльпис, что он встретил там будущего священника Эмиля Оффе, склонного к эзотеризму, что он посетил певицу Эмму Кальве, которая стала его любовницей, и побывал в кружке визионеров и герметистов, группировавшемся вокруг настоящих деятелей искусства — Клода Дебюсси, Стефана Малларме, Мориса Метерлинка, то есть в символистской и декадентской среде, связи которой с членами Теософского общества, с франкмасонами (шотландского устава) и розенкрейцерами хорошо известны. Эта очень парижская среда только что открыла Вагнера и прежде всего «Парцифаля». И это были времена, когда переводили и публиковали средневековые тексты, как «Поиски Святого Грааля» или «Тристан и Изольда», а также до тех пор неизвестные тексты из древней кельтской, галльской или ирландской литературы. Ни для кого не секрет, что «Пеллеас» Метерлинка и Дебюсси (чье название — имя Короля-Рыбака) — инициационная опера, написанная на основе германско-кельтских преданий. В общем, аббат Беранже Соньер был мостиком, соединявшим светский и интеллектуальный оккультизм Парижа с оперативным колдовством Разе. Способен ли был он на это?

Если внимательно присмотреться к тому, что сделано из церкви в Ренн-ле-Шато, ответ может быть только отрицательным. Аббат Соньер всего лишь воспроизвел в буквальном смысле и с дурным вкусом, воистину редкостным, разговоры, которые он услышал. Если только это не сделано лишь затем, чтобы сбить с толку.

Ведь такое нагромождение уродств, разнородных символов, наивных искажений слишком примечательно, чтобы быть случайным. Церковь Сент-Мари-Мадлен в Ренн-ле-Шато не более чем грубая приманка, рассчитанная на то, чтобы отвлечь внимание. «Сокровище» катаров неизбежно находится в другом месте, и искать план, ведущий в эту церковь, настоящую «синагогу Сатаны», — значит терять время.