Читать книгу - "Казаки. Между Гитлером и Сталиным - Петр Крикунов"

Такое отношение со стороны немецкого руководства быстро погасило воинственный дух казачьей эмиграции, лидеры которой поняли, что их роль в этой войне будет предельно простой: сидеть и ждать, когда их позовут. С каждым днем бездействия и ожидания тон высказываний становился все более и более разочарованным. 4 октября 1941 года в письме к М.Н. Граббе Е.И. Балабин писал: «Никакие казаки эмигранты казачьих войск не спасут, вместо станиц „Общественные хозяйства“, и в них вместо жидов — немцы»^[125]. В том же письме Е.И. Балабин сообщал, что некоторые казаки настаивают на скорейшей подаче самым высшим немецким властям меморандума о съезде войсковых атаманов в Берлине для решения совместно с немецким правительством всех насущных казачьих вопросов. Немецкими же властями в циркулярном распоряжении подача меморандумов запрещена, и все казачьи меморандумы складываются в архиве без предварительного прочтения. «Боюсь, что такой меморандум, — заканчивал свое письмо Е.И. Балабин, — только повредит казакам, показав нашу недисциплинированность и грубое нарушение их распоряжений. На благоприятный же результат надежды мало»^[126].

Генерал Краснов, еще недавно выражавший восторги по поводу начала войны и скорого долгожданного возвращения на родину, был вынужден заняться разъяснением позиции немецкого руководства менее искушенным в политике атаманам.

Уже 11 июля 1941 года, менее чем через месяц после начала войны, он писал Е.И. Балабину: «Мне кажется, что казакам все кажется их победное возвращение, массами, организованно в родные края. Круги, рады, встречи, приветствия, речи, банкеты… на деле совсем иная, необычно тяжелая и суровая действительность их ожидает. В данное время немецкому командованию нежелательна никакая лишняя болтовня. Войну с Советами ведут немцы, и в целях пропаганды среди Советских войск и населения — они тщательно избегают какого бы то ни было участия белой эмиграции. Все, кто угодно — финны, словаки, шведы, датчане, испанцы, венгры, румыны, но не Русские эмигранты. Это ведь даст возможность Советам повести пропаганду о том, что с немцами идут „помещики“ отнимать землю, что идет загонять под офицерскую палку и т. д. и т. п. — а это усилит сопротивление Красной Армии, а с нею надо кончать…»^[127]

Из создавшейся ситуации генерал П.Н. Краснов видел три возможных выхода. Первый — успешное антикоммунистическое восстание в СССР и образование нового правительства, которое вступит в мирные переговоры с немцами. Второй — немцы оттеснят большевиков примерно до Волги и укрепятся. Будет оккупированная немцами часть России и большевистская Россия, война в этом случае затянется. Третий выход — комбинированный: немцы оккупируют часть России, а в остальной части образуется новое правительство, которое заключит мир с немцами, приняв все их условия. Краснов считал, что в первом случае эмигрантский вопрос, равно как и вопрос о дальнейшей судьбе казачьих областей, будет решаться новым российским правительством, пришедшим на смену сталинскому Во втором случае этот вопрос будет решаться немецким Главным командованием на оккупированной части страны. В третьем — немецким Главным командованием — на оккупированной части страны, и новым правительством России — в восточной части. «Во всех трех случаях, — подчеркивал П.Н. Краснов, — до окончания войны эмигрантского вопроса нет, и обсуждать его — это толочь воду в ступе».

Из всего вышесказанного атаман делал следующие выводы.

Во-первых — «до окончания войны на Востоке Русскую эмиграцию не трогать (переводчики, заведующие читательными пунктами, полицейско-карательные отряды не в счет)». Во-вторых — «при воссоздании России в России будет привлечена лишь небольшая часть эмиграции, вполне проверенная, вне английских и большевистских влияний». В-третьих — «привлечение всей эмиграции с ее раздорами, склонностью к безудержной болтовне, заседаниями, философствованиями, подсиживаниями друг друга почитается величайшим несчастьем для России». «Если будут восстановлены, — заканчивает свое послание П.Н. Краснов, — казачьи войска /об этом я хлопочу/, то на началах старого станичного быта и самой суровой дисциплины. Кругам и Раде не дадут говорить и разрушать работу атаманов, как это делалось в 1918–1920 годах. Итак — все темно и неизвестно. Нужно ждать конца войны, предоставить себя воле Божьей и поменьше болтать и побольше копить деньги, ибо никто ни на проезд в Россию, ни на обеспечение семей за границей, ни немцы, ни чехи, ни одного пфеннига не даст»^[128].

Через три дня, 14 июля, генерал П.Н. Краснов написал атаману Е.И. Балабину еще одно разъяснительное письмо, в котором рассматривал перспективы участия и истинную роль казачества во Второй мировой войне. «Какая будет Россия, — писал генерал, — после окончания войны с большевиками, единая или разделенная на части — знают только два человека — Гитлер и Геринг, и они никому не скажут. Можно только из некоторых поступков и слов Фюрера и из сознания, что этот гениальный человек, подобного которому еще не было в мировой истории, никогда не ошибался, догадываться, что Германия не собирается создавать слабое лоскутное государство, которое сейчас же станет объектом купли-продажи у Англии и Америки… Вождь, который спасет Россию, может появиться только в самой России, а не в эмиграции… Нам нужно терпеливо ждать, чем война закончится, и лишь тогда мы увидим, будем ли мы призваны немцами или тем новым правительством, которое образуется в России и заключит мир с немцами и, если будем призваны, то на какую работу»^[129].

К концу 1941 года 72-летний атаман почти утратил надежду на какой бы то ни было положительный поворот в судьбе казачества. «Донскому войску, — писал он Е.И. Балабину 19 декабря, — если таковое будет, придется пережить еще много унизительного и тяжелого, прежде чем там наладится „казачья“ жизнь. Думаю, что она и не наладится. Для того, чтобы казачьи войска появились снова, нужно именно теперь восстание против большевиков на Дону и на Кубани так, как это было в 1918 году, но вот его-то и нет, и идет 1941 год, а не 1918 год»^[130]. Особенно гнетущее впечатление на престарелого генерала произвел репортаж военного корреспондента финской газеты «Helsinkin sanomat» о гибели советской кавалерийской дивизии под Харьковом. 7 июля 1942 года он написал атаману Е.И. Балабину: «Были это только „ряженые“ казаки или были это казаки, у которых не прошел большевистский дурман — это все равно. Факт остается фактом. Донские казаки не восстали против жидовской власти, они кинулись в безумную атаку на немецкие пулеметы, они погибли за „батюшку Сталина“ и за „свою“, народную, Советскую власть, возглавляемую жидами. Если это будет продолжаться и дальше так… — Тихому Дону грозит участь Украины — он войдет в Украину как нераздельная ее часть, а Украина уже включается в Германию и становится ее частью как Чехия, Моравия и т. д. В историческом аспекте все это, по существу, не так уж страшно — изменился лишь масштаб времени, увы, для человеческого существования столь важный. То, что могло случиться уже этой осенью, произойдет через 10–20 лет, после медленного и систематического воспитания казачьей молодежи под немцами и несмотря на немцев. Но когда вся Россия кончает самоубийством в угоду американским жидам — наш родной, милый Тихий Дон — это уже частность»^[131].